Юрий Чучмай - Ведьмы танцуют в огне

— Мне приходилось слышать, что их величество уволили известного чешского аристократа за попытку захватить престол…

— Это всё наветы, — отмахнулся Фёрнер. — Уверен, что Валленштейна оболгали придворные, чтобы самим выслужиться. Его наняли для войны с Данией, у него было множество возможностей захватить престол, но он не сделал этого. Вот увидите, император позовёт его назад, как только поймёт, какого союзника потерял.

— А как вы думаете, герр Фёрнер, долго ещё продлится война? — спросил Готфрид.

Фёрнер отхлебнул вина и вздохнул.

— Если ты читал мой труд «Panoplia Armaturae Dei», то ты знаешь, как я отношусь к этому вопросу, — он оценивающе поглядел на Готфрида. — Но ты не читал. Вольфганг?

— Признаюсь, Фридрих… — виновато начал Эбенхольц.

— Хорошо, объясню кратко. Боюсь, мы не будем рады концу этой войны. Я считаю, что она — одно из последних столкновений сил Света и Тьмы. Чума, Война, Голод и Смерть — все всадники уже здесь, а разнообразные еретики и колдуны помогают дьяволу в этом противостоянии. Ужасно также известное обстоятельство, что многие сочувствуют казнённым и арестованным. С библейских времён повелось, что тот, кого преследуют — несчастная жертва, несправедливо осуждённый, бедная овечка, за которой гонится волк. Но я всегда говорил, что неправота гонителей не означает правоты гонимых.

Дьявол ослепляет самых маловерных обещаниями богатств, славы, власти. Так, например, он действует, через умы лютеранских еретиков, ведя Евангелическую Унию против Католической Лиги. Мы же, истинно и безоглядно верующие, делами нашими и мыслями, стоим против него, потому что именно мы — последний рубеж в этой войне, именно наши души являются тем барьером, через который он не может перешагнуть. И покуда мы чисты сердцем и крепки в вере, дьявольским силам не сломить нас. Всё, что создал Господь на этой земле, охраняется верой нашей.

К счастью обыватели во многом нас поддерживают. Они часто не видят, но чувствуют, что война со Швецией — это война Господа с дьяволом, а ведьмы — предатели, переметнувшиеся на сторону врага. И как только падёт сопротивление, тотчас наступит конец всему. И свет померкнет. Потому-то мы и должны искоренять ересь калёным железом, уничтожать проклятие ведовства на наших землях, не жалея живота своего.

Но в охоте на ведьм имеется один скрытый плюс. Дело в том, что ведьмы — как раз тот самый враг, который помогает нашим рядам сплотиться и стоять, подобно нерушимой стене. А единство в это тяжёлое время — весьма ощутимое преимущество на нашей стороне. Господь поддерживает нас, и, как мы видим, колдуньи сначала начали скрываться, их с каждым днём всё меньше и меньше, а вскоре они и вовсе перестанут существовать.

Готфрид с Вольфгангом согласно кивнули и сдвинули бокалы за победу Господа как на кровавых полях войны, так и в сердцах людей.

Полная луна освещала покосившиеся каменные кресты и надгробия. Это было бамбергское кладбище, заросшее и пустое, как и положено кладбищу. Поговаривали, что здесь живёт кладбищенский сторож, но его мало кто видел. Скорее всего это был какой-то свихнувшийся старик, который ходил целыми днями пьяный или спал в укромном уголке своей истлевшей сторожки.

Проржавевшая калитка отворилась со скрипом и Готфрид вошёл внутрь. Зачем он попёрся сюда ночью, прямо из пивной? Наверное, его просто терзали сомнения, действительно ли Альбрехт Шмидт умер. И, даже если умер, действительно ли он похоронен здесь? В последнее время он начал сомневаться во всём.

Узкая тропинка, вытоптанная родственниками и друзьями умерших и погибших. Она петляет между могильных плит, и надгробия, как дорожные камни, отмечающие мили: миля Гретхен Пфаффе, миля Ганса Ульга, миля Германа Обдаха, миля Альбрехта Шмидта… И рядом с ней сидит Эрика, глядя на новую и холодную могильную плиту.

Готфрид подошёл к ней, и положил руку на плечо. Хотелось сказать, что ему очень жаль, но это было бы глупо. Почему жаль? Разве это он виноват?

— Да, это ты виноват! — вдруг закричала Эрика, подняв на него глаза, полные ненависти. — Это ты во всём виноват!

Он попытался её успокоить, совсем растерявшись, но девушка оттолкнула его. И с остервенением начала рыть кладбищенскую землю. Не с тем отчаяньем, которое просыпается порой на похоронах дорогого человека, но с остервенением, похожим на злобу, ненависть.

Готфрид попытался взять её под руки, оттащить, увести, успокоить… Но это была уже не Эрика — когти, похожие на собачьи; глаза без зрачков, слепо смотрящие сквозь него; кривые и острые зубы, пытающиеся ухватить, растерзать…

Он проснулся рывком. На улице было ещё темно, но закрывать глаза больше не хотелось. Ночной кошмар, бессмысленное и бесплотное наваждение напугало его так, как не напугала бы компания пьяных головорезов. Он помолился и спустился вниз. Эрика ещё спала, и Готфрид какое-то время стоял в темноте, любуясь её красотой, её золотистыми волосами. Потом он подбросил дров на тлеющие угли камина и пошёл на кухню, в надежде чем-нибудь позавтракать.

Готфрид уже строил планы на субботу — пойти в пивную, отдохнуть, поболтать с Дитрихом, послушать от него последние сплетни… Однако, появилась работа. Викарий почему-то был очень озабочен тем, чтобы поскорее начать дознания одного из арестованных. Как будто что-то подозревал, но вслух не говорил, так что и в субботу Готфрид встал рано и отправился на дознание.

Он вышел из дома, затворил дверь и вдруг краем глаза заметил человека. Тот стоял на противоположной стороне улицы и глядел на дом. Готфрид повернулся к нему, чтобы рассмотреть. Может быть, это был сосед, может быть, человек просто пришёл к кому-то в гости… пусть даже ранним утром.

Однако незнакомец тотчас отвернулся, надвинул шляпу на глаза и быстро пошёл по направлению к Ланге штрассе. Готфрид проводил его подозрительным взглядом. Странный он был какой-то, но, с другой стороны, нельзя же каждого странного незнакомца хватать и допрашивать.

В Труденхаус он пришёл одним из первых. Раньше его пришли только те, кому в этот день обещали снять срамную железную личину или чугунный крест, которые они должны были таскать с собой, дабы искупить прегрешения.

Пришлось привести молчаливого и покорного Путцера в камеру, привязать к креслу, а потом долго ждать судей.

— Здоров будь, — послышался весёлый голос.

Готфрид поднял глаза — у двери стоял тип в засаленной шляпе грязноватой одежде.

— Я — Фидль, — он прошёл внутрь, не глядя на скорняка, и протянул руку. — А ты?

— Готфрид.

Фидль был крепким парнем. На лице, туповатом, но открытом, играла идиотская полуулыбка, какая бывает у юродивых или пьяных.

— Ну что, Готфрид, кто тут у тебя? — панибратски сказал Фидль и уселся рядом с ним на стол.