Матс Страндберг - Круг

Наполовину задернутая светло-желтая занавеска отделяет кровати друг от друга.

Сначала она видит только очертания ног под синим казенным одеялом. Еще несколько шагов, и она видит руки, лежащие на одеяле. В тыльные стороны обеих ладоней воткнуты большие иглы, закрепленные похожим на бумагу скотчем. От них ведут длинные трубки. Конец еще одной трубки скрывается под одеялом. На другом ее конце — у пола — болтается мешок с мочой.

Анна-Карин делает еще несколько шагов. Видит лицо дедушки.

В бледном свете дня оно кажется почти прозрачным. Из носа дедушки тоже торчит трубка. На полу у кровати стоит капельница. Слабо пищит аппарат с проводами, которые исчезают под воротом дедушкиной ночной рубашки. Он как машина, в которую вкачивают и из которой выводят жидкость.

Анна-Карин делает последние несколько шагов до изголовья кровати.

— Дедушка, — говорит она.

Он поворачивается к ней. Черты лица ввалились. Но морщин почему-то стало меньше. Это ее дедушка, но как будто не он. Всего того, что есть он — сила, ум, жизнь… — в этой кровати нет.

Анна-Карин хочет обнять его, но не осмеливается. Она боится сделать ему больно. Боится, что он не хочет, чтобы она его обнимала.

— Дедушка… Это я. Анна-Карин.

Дедушка молча смотрит на нее. Непонятно, узнает ли он ее.

Только сейчас Анна-Карин замечает, что плачет.

Первый раз за много лет.

— Прости меня. Это все из-за меня, — шепчет она, всхлипывая. — Прости меня.

Дедушка моргает. Кажется, будто он изо всех сил пытается сфокусировать свой взгляд. Мама говорит: в него вливают столько лекарств, что он ничего не воспринимает.

— Они говорили мне, что это опасно, — продолжает Анна-Карин. — Но я никогда не думала, что это может быть опасно для кого-то, кроме меня. И уж тем более для тебя. Но теперь с этим покончено.

Она осторожно берет его руку, стараясь не задеть иглы.

— Мне надо было остановиться раньше. Послушаться совета остальных. Я понимаю это теперь, но уже поздно. Я все испортила. Дедушка, ты должен поправиться. Пожалуйста, пожалуйста.

Дедушка снова моргает, открывает рот и произносит несколько слов. Они едва различимы, но Анна-Карин слышит, что он говорит по-фински. Этот язык она часто слышала ребенком, но так и не выучила.

— Ты можешь говорить по-шведски, дедушка?

— По радио сказали, что надвигается война, — медленно произносит дедушка. — Каждый должен выбрать сторону.

— Все будет хорошо, — говорит Анна-Карин. — Не волнуйся, просто постарайся поправиться.

Дедушка закрывает глаза и тихонько кивает.

— Отец мой говорил: «Если мы сейчас просидим сложа руки, нам будет стыдно всю оставшуюся жизнь».

Анна-Карин гладит дедушку по голове, пока он не засыпает. Его волосы тонкие, шелковые. Лоб прохладный, почти холодный.

— Это твой дедушка, да? — спрашивает медсестра, зашедшая в палату.

Анна-Карин кивает, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

— Я знаю, что тебе страшно на это смотреть, — говорит медсестра. И объясняет, для чего все эти провода, капельницы и иглы. Анне-Карин становится немного легче, когда она начинает понимать, что делают доктора. Они знают свою работу. У них есть план, как вернуть дедушку к жизни, как сделать так, чтобы он поправился. — Ему уже лучше, — добавляет медсестра. — Может, это пока незаметно со стороны, но он поправляется.

Анна-Карин поднимает голову и встречается с медсестрой взглядом.

Даже если бы она не видела портрета этой женщины в газете, она все равно узнала бы ее. Мама Ребекки — постаревшая копия своей дочери. Она улыбается Анне-Карин, и это улыбка Ребекки.

Она потеряла свою дочь и все равно стоит здесь и пытается утешить Анну-Карин. Если бы она только знала, что Анна-Карин может помочь найти убийцу Ребекки, но даже пальцем не шевелит для этого. Спряталась. Сидит и жалеет себя. «Если мы сейчас просидим сложа руки, нам будет стыдно всю оставшуюся жизнь».

Мину почти удается заснуть, как вдруг она слышит странный звук, напоминающий ритмическое жужжание.

Старый страх снова просыпается в ней, она садится в кровати, уверенная в том, что сейчас увидит, как вдоль стены стелется черный дым, подбираясь к кровати…

Но комната выглядит как обычно. И Мину вдруг понимает, в чем дело. На тумбочке у кровати вибрирует телефон.

— Привет, — говорит Линнея, когда Мину берет трубку.

Мину включает маленький зеленый ночник.

— Привет, — отвечает она.

— Спасибо, что помогла мне сегодня, — говорит Линнея.

— Не за что.

— Робин и Эрик — мерзкие свиньи. Время, когда Анна-Карин держала в подчинении школу, было хорошо тем, что Робина с Эриком тогда все ненавидели, и правильно делали. Мне очень жаль, что они зачитали именно эту страницу. Там вообще-то не про тебя. То есть про тебя, но у меня тогда был плохой день.

Линнея говорит быстро, как будто чувствует, что должна попросить прощения, но хочет сделать это как можно быстрее. Можно ли вообще назвать ее слова извинением? Мину снова становится досадно, когда она вспоминает слова Линнеи, написанные про «М.»: «…у меня от нее голова лопается».

— Ладно, проехали, — отвечает она, желая, чтобы сделать это было так же просто, как сказать.

— Хорошо. У меня есть новость, — говорит Линнея. — Я теперь тоже могу читать в Книге Узоров.

— С какого момента?

— С вот прямо сейчас. И я кое-что нашла. Я сижу, смотрю в Узороискатель и не понимаю, как могла не видеть этого раньше.

Круто, думает Мину. Скоро эта проклятая книга будет рассылать информацию всем, кроме меня.

— И что она говорит?

— Сложно объяснить. Я даже не уверена, что сама понимаю. Поэтому я и хотела поговорить с тобой. Ты, наверное, единственная, кто может понять, что это на самом деле значит.

— Я постараюсь.

— О'кей… Это про… про одну вещь. Я не могу объяснить. Это что-то, предназначенное только для одного. Если это что-то разделить на нескольких, эффект будет не тот.

В животе у Мину становится щекотно, как бывает при решении сложной математической задачи. Она уже слышала то, о чем говорит Линнея.

— Продолжай, — говорит она, открывая ящик тумбочки и вытаскивая записную книжку.

Линнея раздраженно вздыхает.

— И вроде один человек все время будет оказываться вне системы. Если же он умрет, вне системы окажется следующий. И следующий. И следующий…

— Подожди, — говорит Мину.

Пальцы не слушаются ее, когда она лихорадочно листает страницы.

— Что такое? — спрашивает Линнея.

— Ида говорила то же самое. Когда обнаружила, что может читать в Книге Узоров, — отвечает она наконец, долистав до нужной страницы. — Вот как она сказала: «Оно как бы сделано для одного. И тогда всё супер. А если их больше, то кто-то один всегда остается за бортом. Но если тот, кто за бортом, исчезнет, тогда за борт попадает следующий. И следующий. И следующий. Пока никого не останется». Она сказала, что это что-то типа «атмосферы».