Либба Брэй - Мятежные ангелы

Выслушав выговор, мы садимся и возвращаемся к завтраку.

— Если бы я не была хорошей христианкой, я бы, пожалуй, сказала, что именно я о ней думаю, — говорит Сесили так, как будто я не могу ее услышать.

— А вы христианка, мисс Темпл? Что-то я в этом не уверена, — не остаюсь в долгу я.

— Да что вы можете знать о христианском милосердии, мисс Дойл, если вы выросли среди индийских язычников?

Сесили поворачивается к Энн.

— Энн, дорогая, тебе бы стоило быть поосторожнее и не заводить слишком близких отношений с этой девицей, — говорит она, косясь в мою сторону. — Она может основательно подпортить твою репутацию, а ведь это, по правде говоря, единственное, что у тебя есть, чтобы устроиться гувернанткой.

Да, мне довелось встретиться с настоящим дьяволом, и имя этого дьявола — Сесили Темпл. Эта злобная жаба прекрасно знает, как посеять в душе Энн страх и сомнения… бедная сирота Энн, школьная стипендиатка, которая находится здесь исключительно по милости какого-то дальнего родственника… ей ведь придется после окончания школы зарабатывать себе на жизнь. Сесили и ей подобные никогда не примут Энн в свою компанию, но они забавляются, используя несчастную девушку, когда им это выгодно.

Если я надеялась, что Энн хотя бы в таком случае осмелится подать голос, я здорово ошибалась. Энн и не думает говорить: «Знаешь, Сесили, ты ведь на самом деле настоящая гадина!» Или: «Знаешь, Сесили, тебе следует постоянно благодарить небеса за свое богатство, потому что с таким лицом тебе без него никак не обойтись». Или: «Знаешь, Сесили, Джемма — моя самая лучшая, настоящая подруга, и я никогда, никогда не скажу ни слова против нее!»

Нет. Энн сидит молча, позволяя Сесили думать, будто она победила. И еще то, что сделала Сесили, заставляет Энн на краткое мгновение почувствовать себя принятой в ее круг, хотя на самом деле нет ничего более далекого от истины.

Картофель уже остыл и потерял вкус, но я все равно съедаю его, как будто я совершенно лишена чувств, как будто мне не причиняют ни малейшей боли злобные выходки девиц, как будто они для меня — не более чем шум дождя.

Когда опустевшие тарелки убраны со стола, нам приходится остаться на местах и вытерпеть долгий урок хороших манер. С утра идет снег. Я никогда не видела снега, и мне очень хочется выйти на улицу и прогуляться в этой пьянящей белизне, ощутить настоящий зимний холод, поймать на кончик пальца снежинку… И слова миссис Найтуинг проходят мимо меня.

«Если вы не желаете, чтобы общество отнеслось к вам с пренебрежением и вас вычеркнули из списка визитеров в лучших домах…»

«Идя танцевать, вы никогда не должны просить джентльмена подержать ваш веер, букет или перчатки во время танца, если только вы не пришли на бал именно с этим джентльменом и он вам не родственник…»

Поскольку у меня нет знакомых джентльменов, кроме отца и брата, это меня не должно особо заботить. Впрочем, это ведь не совсем правда… Я знаю еще и Картика. Вот только едва ли нам доведется встретиться в лондонских бальных залах. Какие новости он мне принес? Надо было сбежать и найти его на обратном пути из церкви… Наверное, он считает меня очень глупой.

«Первыми в столовую должны входить леди высшего ранга. Хозяйка дома входит последней, следом за гостями…»

«Громко говорить или смеяться на улице — признак дурного воспитания…»

«…каких-либо взаимоотношений с мужчиной, который пьянствует, играет либо подвержен другим порокам, следует избегать любой ценой, иначе он может запятнать вашу репутацию…»

Мужчина, который пьянствует. Отец. Мне хочется прогнать эту мысль. Я вспоминаю его таким, каким видела в октябре, — с глазами, остекленевшими от опиума, с дрожащими руками… В тех немногих письмах, что я получила после нашей встречи от бабушки, она вообще не упомянула о его здоровье, о его пагубной привычке. Возможно, он исцелился? Станет ли он тем отцом, которого я помнила, веселым мужчиной с сияющими глазами и остроумием, заставляющим всех смеяться? Или же он останется тем отцом, которого я узнала после смерти матушки, — опустошенным человеком, который как будто и не замечает меня больше?

«Леди не могут покидать бальный зал без сопровождающего. Это может возбудить сплетни».

Снег скапливается снаружи на подоконнике, строя на нем крошечные холмистые деревушки. Белизна снега. Белизна наших перчаток. Белизна кожи Пиппы. Пиппа…

Они идут за тобой, Джемма…

Меня пробирает дрожь. Она не имеет никакого отношения к холоду, она связана с тем, чего я не знаю, с тем, что я боюсь узнать.

Все утренние неприятности забыты, как только нас наконец отпускают. Солнце, чистое и яркое, отражается в свежей белизне, рождая ослепительные искры. Младшие девочки визжат от восторга, когда влажный снег набирается в ботинки. Юная компания начинает лепить снеговика.

— Разве не замечательно? — вздыхает Фелисити.

Она получила возможность продемонстрировать всем свою новую лисью муфту и потому вполне счастлива. Энн преданно следует за ней, безуспешно пытаясь улыбаться. Снег для меня — настоящее чудо. Я хватаю пригоршню белизны и с удивлением обнаруживаю, что она пластична.

— Ой, из него можно лепить? — восклицаю я.

Фелисити смотрит на меня так, словно у меня внезапно выросла вторая голова.

— Да, конечно… — Тут она вдруг начинает понимать. — Ты что, никогда не видела снега?

Мне хочется упасть на спину и искупаться в этом белом сиянии, настолько меня переполняет радость. Я подношу снежный комок к губам. Он так похож на шарик взбитого заварного крема… но это просто безвкусный холод. Соприкоснувшись с теплом языка, снег тает. Я хихикаю, как последняя дурочка.

— Эй, давай-ка я тебе кое-что покажу, — говорит Фелисити.

Она набирает снега в обтянутые перчатками ладони и сжимает и крутит его, пока не получается крепкий шар, который она и демонстрирует мне:

— Видишь? Это снежок.

— Ага, — киваю я, совершенно ничего не понимая.

А Фелисити вдруг без предупреждения швыряет в меня этот спрессованный ком снега. Он с силой ударяется об рукав, и влажный фонтан холодных осколков летит мне в лицо и в волосы, а я недоуменно отфыркиваюсь.

— Разве снег не прекрасен? — говорит Фелисити.

Наверное, мне бы следовало рассердиться, но я вдруг обнаруживаю, что хохочу. Это действительно прекрасно. Я уже влюблена в снег, и мне хочется, чтобы он падал с небес вечно.

Энн, пыхтя и отдуваясь, наконец-то догоняет нас. Но, не успев подойти, поскальзывается и шлепается в большой сугроб с писком, заставляющим нас с Фелисити безжалостно расхохотаться.

— Вы бы, пожалуй, не так смеялись, если бы сами насквозь промокли, — ворчит Энн, весьма неграциозно поднимаясь на ноги.