Айрис Мердок - Зеленый рыцарь

«Почему же мне вдруг вспомнилась эта поэма, — размышлял Клемент, — и почему она стала такой значимой? Неужели Алеф интуитивно обо всем догадалась? Или на нее снизошло таинственное прозрение, когда она назвала Питера этим именем? Истории отчасти аналогичны, но разве не перепутаны связи и смысл сюжетной линии? Лукас лишает головы Питера, и Питер мог бы лишить его, но поскольку он благороден и милосерден, то довольствуется малой кровью. В поэме, по сути, описывается иная история, и все же между героями есть некоторое сходство, наводящее на более ужасные мысли. Лукас проявил храбрость, а Питер — милосердие. Или Питер мог бы убить Лукаса, если бы меня там не было? Так замешан ли я в этой истории? И Алеф, не подобна ли она той даме-искусительнице, не ее ли стремились завоевать оба эти противника? Вот тут и начинается путаница, ведь хозяйка была женой Зеленого рыцаря, а Зеленый рыцарь был добрым волшебником. С другой стороны, Лукаса тоже можно назвать волшебником, но не добрым. Так почему же Алеф становится женой Лукаса? Да, все перепутано. Лукас дважды лишает головы Питера, сначала он убивает его вместо меня, а второй раз — желая заполучить Даму. Но совершенно непостижимо, как Алеф могла так уместно вспомнить эту поэму и ее окончание. Что она имела в виду, назвав Питера Зеленым рыцарем? Возможно, она интуитивно предвидела дальнейшие события, поняла, что он является неким инструментом правосудия, неким растерянным рыцарем, исполненным смутной моральной силы, неким свободным странствующим ангелом. Он мог бы претендовать на справедливое наказание, убив Лукаса или, еще лучше, искалечив его. Об этом Питер и заявил во время первого визита. Но потом он простил Лукаса и наказал лишь легким символическим кровопусканием. Интересно, будет ли Лукас помнить об этом шраме? Упомянет ли он вообще о нем хоть кому-то, расскажет ли Алеф? Конечно, по сюжету поэмы Зеленый рыцарь с самого начала искушал своего противника, провоцируя на жестокость, чтобы позднее, в честь рыцарской дружбы, смягчиться. Но Гавейна ожидало также испытание сексуальным соблазном, во время которого он вел себя явно не идеально. Только в нашей истории все окончательно перепуталось. Я сам совершенно запутался. В легенде первый удар был нанесен в качестве вызова, побуждающего к таинственному приключению, а у нас первый удар нанес злой волшебник, чьей жертвой оказался другой, в конечном счете добрый волшебник. А как же быть с искусительницей, которая по легенде была женой доброго волшебника? Интересно, знала ли Алеф, так точно определив имя героя, о своей возможной роли искусительницы, испытывающей как злого, так и доброго волшебника? И вот добрый волшебник умер, унеся свою тайну, а прекрасная дева досталась в награду злому волшебнику. Неужели так и закончится эта история? В общем, вероятно, именно так. Но как же быть со мной? Являюсь ли я своеобразным единомышленником моего брата, прошедшим свое собственное, менее значимое испытание? Но почему же менее значимое? С того самого первого злосчастного удара я пребывал в аду. Только я ведь не герой, не рыцарь, не демон и даже не ученик демона, а просто жалкий грешник и неудачник. Второстепенный нелепый клоун, не способный постоять сам за себя. Я не оправдал ожиданий двух, даже трех женщин и поэтому должен нести на себе клеймо неудачника всю оставшуюся жизнь».

Последнее время Сефтон редко бывала дома, молчаливая Мой постоянно творила что-то у себя в мансарде, а от Алеф не поступало никаких известий. Луиза жила только ожиданием вечера, позволяющего лечь спать. Днем она бродила по дому, занималась уборкой и стиркой, переставляла вещи с места на место. Начали позванивать друзья: Кора, Конни, Беллами. Луиза отвечала, что у нее, конечно, все в порядке, но новостей больше нет никаких, а гостей она принять не сможет. Беллами спросил, не видела ли она Клемента. Луиза ответила, что не видела. Беллами сообщил, что Клемент не отвечает на звонки и что он лично, дважды заехав к Клементу и не застав его дома, решил, что, вероятно, его нет в Лондоне. Луиза согласилась, что такое может быть. Возможно, Клемент уехал в Париж. Конечно возможно. Луизе вдруг стало нечем дышать, она испугалась. Она позвонила Клементу, но никто не снял трубку. Поразмыслив, где он, она предположила, что на самом деле он мог отправиться в Америку. Зачем? Возможно, Клемент узнал, где обосновались Алеф и Лукас. Луиза уже давно поняла то, чего не понимали многие другие: любовь Клемента к своему брату. Возможно, они будут жить ménage à trois! [87] Любовь втроем, любовный треугольник (фр.).

«Я схожу с ума, — подумала Луиза, — я погружаюсь в безмолвное горестное отчаяние, оно погубит меня, оно погубит всех нас».

Другая мысль, весьма печальная и горькая, также посетила ее. Возможно, Клемент у Джоан. Ну а почему бы и нет? Джоан одинока, красива и любит его. Луиза отказалась от мысли позвонить Коре. Она разговаривала с Корой довольно сухо, когда та позвонила выразить сочувствие. Второй звонок Луизы Клементу также оказался безуспешным. Возрастающая тревога о Клементе уже не давала ей покоя. Он всегда был рядом. Почему она прогнала его? Когда же наконец Мой избавится от своей детской влюбленности? Но возможно, Мой вовсе не хочет от нее избавляться, ведь, в сущности, она еще совсем ребенок. Или она уже стала взрослой? Луиза продолжала твердить себе, что, как и Беллами, просто беспокоится о Клементе, только и всего. Однако странные и жуткие картины продолжали приходить ей в голову даже во сне. Ее уже всерьез преследовала мысль о том, что Клемент пропал, пропал навсегда. Его мир ведь тоже практически рассыпался на кусочки. Возможно, он уехал в Америку и останется жить там вместе с Лукасом и Алеф, останется навсегда. Или же… он покончил с собой и лежит у себя в квартире, зажав в безжизненно повисшей руке пустой пузырек из-под снотворного. В конце концов, Клемент любил Алеф. Пытаясь успокоиться, Луиза убеждала себя, что это всего лишь временная неизвестность. Конечно, скоро Алеф напишет, и Клемент тоже объявится. Несмотря на уговоры детей, Луиза не выходила из дома. Вечером, придя в совершенно тихий Птичник, она не могла заставить себя взяться за шитье или книгу. Мой, не особо любившая читать, иногда заходила молча посидеть с ней. И Сефтон, читавшая в подлиннике стихи Проперция, корпела там же над их переводом на английский. По привычке они слушали музыку по радио. Да, Мой уже стала юной женщиной, она сидела в напряженной позе, зажав в руке лежавший на коленях кончик толстой золотистой косы, взгляд ее синих глаз рассеянно блуждал по комнате или печально устремлялся на мать или сестру. Ела она теперь так мало, что стала почти худой. К пианино, естественно, никто даже не подходил.