Айрис Мердок - Зеленый рыцарь

— Это своеобразная философия! — воскликнул Харви в какой-то момент.

За окном сгустились вечерние сумерки. На прикроватном столике горела низкая лампа с пузатой голубой ножкой и желтым абажуром. Слабый ветер задумчиво дребезжал стеклами в разболтанных оконных рамах. Костыли Харви стояли у стены. Кожа его больной ноги побелела от слоя увлажняющей и густой целебной мази. Тугая повязка теперь закрывала только лодыжку и половину стопы. Свободный ее конец, припухлый и покрасневший, выглядел жалко. Харви закатал брючину и сбросил не по размеру большую комнатную туфлю. Ловко подняв травмированную конечность Харви, Тесса пристроила ее себе на колени и накрыла прохладной рукой воспаленные несчастные пальцы.

Затем, сняв руку с его пальцев, Тесса осторожно опустила на пол ногу Харви.

— Да, и обман этих бедных девственниц? — сказала она.

— Не смейся. Все равно я уже передумал.

— Вот и отлично, мой мальчик.

— Я не могу влюбиться, просто не способен, не могу даже представить этого.

— Да ладно, не скули. Влюбленность угрожает страшными бедствиями, типа секса и женитьбы. Конец свободы, конец романтики. Не спеши. Продолжай поддерживать романтические дружеские отношения.

— Как с тобой? Ты считаешь, что я гей?

— Нет, просто ты перепил холодного молока. — (Так она образно отозвалась об «этих девственницах».) — Ты даже не понимаешь, что как сыр в масле катаешься. Расслабься. Занимайся делом, думай, учи языки, читай прозу, поэзию, пиши стихи, покоряй сердца людей, заведи кучу верных друзей, демонстрируй свою красоту. Юность — это прекрасный зеленый луг. Резвись на нем.

— Резвость наверняка подразумевает секс.

— Вовсе нет, таким заблуждением страдает вся молодежь. Вы еще не вкусили множества возможных радостей вашего возраста. Позднее ты оглянешься назад и удивишься, почему же так мало пользовался драгоценной свободой. Секс означает беспокойство, страх, зависимость. Он чреват состоянием вынужденной враждебности, неусыпным ожиданием подвоха.

— Я чувствую, что безнадежно отстаю. И не только из-за ноги… Она подобна симптому, или ярлыку, или символу. Неладно что-то в моей душе. Полученная мной травма показывает, какова моя сущность. Я уже начал набирать вес. Мне нужна помощь.

— Займись чем-нибудь полезным. Повидай мать. Она как раз нуждается в помощи.

— Ладно, ладно! Ты виделась с Лукасом?

— С этим затворником? Нет. А с чего вдруг ты вспомнил о нем?

— Ты знаешь, что он вернулся?

— Естественно. Уж не воображаешь ли ты, что он сможет помочь тебе?

— Мне вроде как хотелось повидать его. По-моему, мне станет лучше, если я… просто… встречусь с ним.

— Он доведет тебя до слез. Лучше уж прижмись к большой черной скале.

— Ты же говорила, что он настоящий человек.

— Именно так и поступают настоящие. Вот, кстати, можешь порасспрашивать о нем свою мать.

— Зачем? Что она может знать?

— Ну, скажем, то, что известно всем и каждому.

— Я чувствую себя оторванным от мира.

— Такие мысли порождают желание жаловаться на жизнь.

— Возможно, мне необходимы слезы, которые поможет мне пролить столкновение с настоящим человеком. Вот ты настоящая. Тесса… если бы ты только смогла… помочь мне…

— Ты имеешь в виду прямо сейчас? Ты подразумеваешь ту помощь, о которой говорил раньше?

Раньше Харви говорил, как ему хочется, чтобы Тесса помогла ему постичь тайны секса.

— Да, и могу сказать это опять, наверное, я подразумеваю именно то, о чем говорил раньше.

— Определись наконец, чего же ты хочешь.

— Да я уже определился.

Они сидели, глядя друг на друга. Видимо, опять зарядил дождь. Казалось, он окружил эту комнатку со всех сторон. Харви слышал его мягкий непрерывный шелест. Подобно стрекозе с огромными фасеточными глазами, он вдруг увидел всю эту комнату целиком: убогие стулья, обшарпанный комод, мятые тонкие занавески, вздрагивающие от вечного сквозняка тихо дрожащих окон, маленькую пузатую голубую ножку лампы, покрытый слоем пыли желтый абажур, припертую к стене двуспальную тахту, на которой сидел он сам, машинально терзая пальцами край выцветшего уэльского пикейного покрывала. Он наконец заметил, что в его руках темнеют оторванные пыльные помпончики, и незаметно бросил их на пол. Харви увидел Тессу, склонившуюся вперед и сложившую на коленях длинные руки, ее старый поношенный твидовый жакет, коричневую блузку с расстегнутым воротничком, толстые, заправленные в ботинки брюки. Коротко подстриженные светлые прямые волосы придавали ей вид, исполненный властного спокойствия, схожего с безмятежностью сивиллы, которая сквозь тысячелетия взирает на глупую тоскливую беспомощность смертных мужчин. Ее губы задумчиво приоткрылись, серые глаза прищурились, а устремленный на Харви взгляд выражал мягкую непредсказуемую жалость высшего существа. Застывшему на кровати Харви внезапно захотелось опуститься перед ней на колени и поцеловать ее длинные руки. Ему хотелось стонать и плакать. Он подумал:

«Неужели наконец во мне проснулось то самое?»

— Да, да. Но прости меня, — сказал Харви.

— Не глупи. Что ж, тогда поднимайся. Придется раздеться, как ты понимаешь. А как поживает твоя нога? Сейчас не беспокоит?

— Нет. Так ты не возражаешь?!

— Нет, конечно, глупый!

— А вдруг кто-нибудь придет?

— Никто не придет.

Избегая друг друга, они передвигались по маленькой комнате. Харви подумал, что это похоже на шахматную партию. Тесса откинула пикейное покрывало и одеяла и села на край дивана, чтобы снять ботинки. Харви, продолжая стоять, следил за ее манипуляциями. Он снял куртку. Слегка отступив назад, он подавил желание болезненно поморщиться. Харви успел забыть о ноге. Сев на один из неустойчивых расшатанных стульев, он снял ботинок и носок со здоровой ноги. Тесса уже успела снять ботинки, носки, жакет и брюки. Харви начал медленно спускать свои брюки.

«Вот сейчас она снимет трусики», — подумал он.

Живя в семейном кругу среди девочек, он часто видел их раздевающимися, даже раздетыми во время летних каникул у моря. Он часто следил за процессом их раздевания, до того как время, наложившее табу, не предписало им сначала скрывать ножки под юбками, а потом уже снимать трусики. Это заинтересовало его только ретроспективно. Гораздо позже, вспоминая те детские времена, он стал понимать, что именно то действие, те легкие скрытые телодвижения вызывают у него какой-то сильный, почти священный трепет. Даже само слово «трусики» оказывало на него харизматическое воздействие, подобное религиозному ритуалу или молитве. Осторожно, но быстро, держа на весу больную ногу, он стащил с себя трусы вместе с брюками и вдруг увидел, что Тесса уже разделась и смотрит на него, оставшись в одной довольно просторной и длинной блузке, которая, как он теперь заметил, имела не коричневый, а скорее оливковый цвет, очевидно, она была куплена в магазине военного обмундирования. Просто военная рубашка цвета хаки. Харви натянул как можно ниже свои собственные рубашку и майку. В комнате было прохладно. Рубашку Тесса не сняла, а лишь расстегнула. Под ней не было никакой сорочки. Вновь глянув на Тессу, Харви подумал, что сейчас она поднимет его на смех. Возможно, вообще все закончится приступом безумного смеха. Секс представлялся смешной, смехотворной нелепостью. И как только он влип в такое абсурдное положение?! В какое-то мгновение они действительно могли прыснуть со смеху, но словно по молчаливому уговору не рассмеялись, а мягко улыбнулись друг другу, как припоминал позже Харви. Их улыбки были наполнены глубокой и смешанной грустью. Харви почувствовал близость слез.