Айрис Мердок - Зеленый рыцарь

«Так подробно меня никто не расспрашивал! — подумала Мой. — Хотя, конечно же, по роду своих занятий он привык задавать людям вопросы относительно того, какие чувства они испытывают!»

Мой и Питер обменялись взглядами. Мой, целый день наводившая порядок в Птичнике и добавлявшая последние штрихи к праздничным маскам, еще не сняла рабочей одежды: длинной прямой блузы из плотного белого хлопка и черных брюк, из-под которых выглядывали босые ноги. Ее длинные белокурые волосы были небрежно собраны в большой узел на затылке. Девочка смотрела на Питера своими широко расставленными ярко-синими глазами, глазами Тедди Андерсона. Под карнавальной бычьей головой Питер был облачен в темно-зеленый костюм из прекрасной тонкой шерсти, белую рубашку и черный галстук-бабочку. Его вид показался Мой более здоровым и более представительным, чем во время их последней встречи. На его гладком, чисто выбритом лице розовели пухлые щеки, прорезанный легкими морщинками лоб обрамляла густая блестящая шевелюра волнистых каштановых волос, и еще Мой заметила, что оттенок его глубоких, как озера, темных глаз оказался не серым, а скорее серовато-карим.

— Вы что, купили этот бычий костюм?

— Нет, взял напрокат.

— Из чего он сделан?

— Из какой-то пластмассы. Так вы, значит, собираете камни. Как я понял, по крайней мере.

— Откуда вы узнали?

— Мне сказала Алеф. Желаю вам отметить еще много счастливых дней вашего рождения. Сколько же вам исполнилось сегодня?

— Шестнадцать.

— Ах… прекрасный возраст. От всего сердца желаю вам счастья и удачи. Я принес подарок на ваш день рождения и хотел бы отдать его лично вам прямо здесь.

Подавшись вперед, Питер вручил Мой пакетик, завернутый в красивую разноцветную бумагу. Подарок оказался весомым. Мой, удивившись, опустила его на колени, потом переложила на кровать, продолжая молча разглядывать.

— Откройте его, откройте. Мне хочется посмотреть, как вы откроете его.

Мой, сорвав обертку, обнаружила картонную коробку, откуда вытащила ворох бумажных салфеток. Из этого гнездышка она извлекла синюю, отделанную золотом шкатулку. Мой сразу поняла, что шкатулка сделана из лазурита и что отделка из настоящего золота. Она видела нечто подобное в Британском музее.

— Она из русских самоцветов.

— Верно. Как вы узнали? Впрочем, ведь у меня действительно русские корни. Вам она понравилась?

— Ужасно понравилась! Я обожаю такие камни… но она так… великолепна… и…

— Она принадлежала моей семье. На внутренней стороне крышки вырезан по-латински наш семейный девиз: virtuti paret robur [55] Сила подчиняется добродетели (лат.). .

Мой открыла шкатулку.

— О боже, она же пустая, — спохватился Питер, — Как глупо с моей стороны, мне следовало положить в нее что-нибудь, но я пришлю вам потом какой-нибудь подходящий сувенир.

Мой дотянулась до полки, висевшей над кроватью, взяла круглый, чисто-белый камешек и положила его в шкатулку.

— Ах, как же она мне нравится… просто неописуемо… Но все-таки это слишком шикарный подарок… то есть…

— Нет-нет, я ни в коем случае не смогу забрать ее обратно! Вероятно, я еще пришлю подарки… всем вам… но этот специально для вас. А теперь не пора ли нам спуститься к гостям?

— Я должна переодеться…

— О конечно, и не забудьте вашу маску, не ее ли я вижу на столе? Я подожду на лестнице.

Питер бодро встал, вышел из комнаты и закрыл дверь.

Мой сидела, держа в руках драгоценную шкатулку. Ее сердце взволнованно билось. Она думала:

«Это бесподобно. Неужели мне предстоит владеть таким волшебным сокровищем? Нет, конечно, оно не для меня, оно принадлежит ему…»

Мой прижала к себе шкатулку, потом осторожно убрала ее в ящик комода и прикрыла одеждой.

Стащив с себя рабочее облачение, она быстро надела белую блузку и золотисто-коричневый бархатный камзол, такие же брюки, коричневые носки и сандалии. Потом водрузила на голову маску, которая, как обычно, выглядела менее затейливой, чем все остальные, но (как она сама говорила) все-таки впечатляла своей простой красотой. Маска представляла собой головной убор, сделанный в виде трехсторонней картонной коробки, на лицевой части которой с помощью резинок и бумажных скрепок держался лист плотной белой бумаги с двумя овальными, как яйцо, дырками для глаз. На этом листе Мой несколькими точными линиями обозначила сову: очертания головы, остренькие ушки, внушительно нахмуренные брови, длинный, изящно изогнутый клюв, маленький рот и пару дырочек вместо носа. Глазные отверстия располагались так, что в них попадали только наружные уголки глаз Мой, отчего казалось, что глаза совсем крошечные. Впечатление создавалось весьма волнующее. Она вышла, попрощавшись с Анаксом и закрыв его в комнате.

— О, как вы восхитительны и как… могущественны, — заметил Питер, — у вас необычайно мудрый вид… По-моему, из нас получится отличная парочка… я хочу, чтобы вы проводили меня вниз…

Мир уже водрузил на плечи огромную бычью голову, и его приглушенный голос отражался от стенок этого сооружения.

— Но как же мы?..

— Я буду покорившимся вам быком, скажите им, что я ваш ручной бычок, сова приведет на поводке быка, Красавица и Чудовище, да что тут долго думать, у вас ведь найдется кусок веревки или…

Мой вновь вошла в свою комнату, вытащила длинный зеленый пояс из нарядного пеньюара, доставшегося ей по наследству от Алеф, и вручила один конец Питеру, который тут же обвязал его вокруг своей бычьей шеи. Они осторожно спустились по лестнице и нерешительно помедлили перед уже закрытой дверью Птичника, из-за которой доносились приглушенные звуки музыки и движения танцоров, иногда перекрываемые подпевающими голосами. Мой распахнула дверь и вошла в комнату, ведя за собой Питера. Звуки веселья стали тише, а через минуту совсем прекратились. Мой объявила взволнованным высоким голосом:

— Смотрите, я привела с собой моего любимого ручного бычка!

Момент ошеломленной тишины сменился взрывами смеха, рукоплесканиями и восторженными возгласами. Важно склонив тяжелую голову в подтверждение покорной преданности, Питер начал снимать свой головной убор, но, видимо, опять запутался в его креплениях.

— Помогите ему! — воскликнула Мой, срывая с себя маску.

Клемент бросился вперед и, сняв эту тяжеленную махину, положил ее на пол. Те, кто еще был в масках, почтительно опустили их.

— Все глубокое любит маску [56] Цитата из философского труда Фридриха Ницше «По ту сторону Добра и Зла». . Кто это сказал?

— Понятия не имею, — раздраженно бросил Харви.

— Не важно. О чем это ты так серьезно беседовал с Тессой?

Вечеринка закончилась. Питер, Тесса и Джоан уехали. Питер ушел одним из первых, заявив, что ему пора, иначе в полночь он превратится в быка. Время уже перевалило за полночь. Мой отправилась спать. Луиза также удалилась в свою комнату. Клемент медлил с уходом. Сефтон, теперь уже без митры, креста и фиолетового шарфа, тихо сновала туда-сюда черной тенью, по обыкновению наводя порядок, хотя все, как обычно, сказали ей, что уборку можно отложить на завтра. По дому разносились приглушенные звуки. Девушка осторожно и спокойно собирала бокалы на подносы и тихо относила их вниз на кухню. Харви удалился с Алеф в ее спальню. Он устроился на стуле возле туалетного столика, а Алеф сидела на кровати, поджав под себя ноги. Харви предусмотрительно, еще до конца вечеринки, переоделся в свои обычные брюки и рубашку. Алеф, быстро сбросившая дикую синюю маску, по-прежнему оставалась в своем — как она сама его определила — «диктаторском» мундире, правда расстегнув его по возможности, и лишь избавила свою кудрявую темную шевелюру от украшенного плюмажем шлема. Харви, много выпивший за вечер, сильно раскраснелся, его белокурые волосы совсем растрепались. Эту вечеринку он ждал с ужасом, хотел отказаться от приглашения, но понимал, что все равно придет: отказ прозвучал бы невежливо и трусливо, как признание поражения или жест отчаяния. В сущности, несмотря на плохое настроение, все получилось не так ужасно, как ожидалось, отчасти потому, что никто не обращал на него никакого внимания! Если не считать нескольких совершенно небрежных, «сочувственных» общих фраз, его присутствие в качестве зрителя восприняли как должное: как он позднее заметила Алеф, словно он и родился увечным! Ежедневно Харви пытался понять, улучшается ли состояние его сломанной лодыжки. Иногда ему казалось, что улучшается, но чаще он видел все в более мрачном свете. Временно прекратив посещение врачей, он общался теперь только с физиотерапевтом, который, похоже, решил, что у него какое-то хроническое заболевание, и говорил не об исцелении, а об улучшении. Его пребывание на этом вечере, в общем законное, проходило под маской страдания. Она служила ему одновременно и убежищем, и прикрытием. Иначе Харви вряд ли смог бы вытерпеть без слез вид Алеф, танцующей то с Клементом, то с Питером Миром. Как же хотелось танцевать ему самому. Даже его нога, бедная больная нога мечтала о танце. Однако он тихо страдал в гордом одиночестве, лишь иногда скрашиваемом разговорами с Сефтон и Тессой.