Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes

С ловкостью профессионального шоумена Маркомир выхватывает микрофон из рук одного журналиста и обращается прямо в камеру:

— Дорогие читатели, дорогие мои приверженцы! Вас многие сотни тысяч — тех, что поверили мне. Эту веру стремятся поколебать с помощью самых грязных ухищрений.

Фанатики за его спиной издают гневные возгласы в подтверждение слов своего кумира. Адвокат, заметно нервничая, пытается выхватить у него микрофон.

Но Маркомир, увлеченный собственной речью, продолжает:

— Парижане, французы — бойтесь! Книга «SOS! Париж» — не вымысел! Мне хотят заткнуть рот, потому что я говорю и пишу страшную правду! Прочтите мою книгу, дайте прочесть ее своим близким, своим друзьям, даже своим врагам! Будьте готовы противостоять Левиафану, ибо апокалипсис вот-вот начнется!

Первый сюрприз: в клетке оказались только две обезьяны. Трех недоставало.

Сквозь темноту Сильвен разглядел две белые фигурки, сидящие на бревне, словно деревенские сплетницы. Глаза животных слабо светились, как фонари в тумане.

«Где же остальные?» — думал он, привычно манипулируя универсальным ключом. Всего несколько секунд — и клетка была открыта.

Однако, даже услышав щелчок замка, обезьяны никак не отреагировали. Сильвену лишь показалось, что их дыхание участилось. Зато у себя за спиной он явственно расслышал какое-то ворчание.

Не разжимая пальцев, сжимавших прутья клетки, Сильвен обернулся.

«Все животные поняли, что я делаю», — сказал он себе, напрягая мускулы.

Интуиция подсказывала ему, что он должен остановиться, — но Сильвен, напротив, действовал все более решительно.

— Я здесь не случайно, — прошептал он, ставя ногу на устланный сеном пол клетки.

Вокруг было множество собранных в кучки мелких куриных косточек и фруктовой кожуры — нечто вроде ритуальных сооружений, которые всегда устраивали обезьяны из остатков пищи.

У Сильвена крепло ощущение, что в эту ночь он действует не по собственной воле: он пришел сюда, ведомый какой-то высшей силой.

«Но уж точно не под влиянием матери или Любена», — подумал он, закрывая за собой дверь клетки.

Он быстро принялся разгребать хлам возле загадочной дверцы и вскоре ее распахнул. Петли глухо заскрипели.

Обезьяны сидели неподвижно, лишь их глаза поблескивали в темноте.

«Они просят меня быть осторожным».

Узкая лестница вела вниз, в непроглядную темноту. Сильвен различал лишь три верхние ступеньки.

«А дальше — черным-черно», — подумал он, невольно вздрогнув.

Сможет ли он идти в темноте? А если коридор разветвляется, то как не заблудиться?

Однако Сильвен отбросил все эти страхи и в последний раз, перед тем как спускаться, обернулся к белым обезьянам.

Из открытой двери шел растительный, сладковатый и в то же время тошнотворный запах, в котором смешались аромат роз и болотные испарения. Он вырывался из подземелья, как шквальный ветер, то усиливаясь, то ослабевая.

В глазах белых обезьян читались горячая любовь и признательность.

— Ну что ж, прощайте, друзья мои, — сказал им Сильвен и начал осторожно спускаться по лестнице.

Наконец-то родители уснули! Теперь я могу осуществить свой план.

На протяжении всего нескончаемого ужина я вспоминала подземный ход, свой долгий спуск, усиливающийся запах воды и тины… и эти странные отпечатки на стене дома, слабо фосфоресцирующие в лунном свете.

«Ага, они все еще здесь!» — удовлетворенно говорю я себе, снова оказавшись у стены дома во внутреннем дворике.

Лунный свет стал еще ярче, только теперь падал на отпечатки уже под другим углом: луна поднялась на самую середину неба. Скоро три часа ночи.

Я тоже изменилась — на мне резиновые сапоги и плотная куртка. Фонарик укреплен на лбу с помощью банданы. Я его включаю.

— Решила прогуляться?

Я вскрикиваю от изумления.

— Что… что ты здесь делаешь?

— Вообще-то это я должен задать тебе этот вопрос. Что ты делаешь на улице в три часа ночи, да еще в таком… боевом наряде?

Прислонившись спиной к стене, совсем недалеко от открытого люка, отец невозмутимо курит, разглядывая меня.

— Выключи, пожалуйста, свой… прожектор, — говорит он с усмешкой.

Все еще не придя в себя от изумления, дрожащей рукой я выключаю фонарик.

— Ну теперь ты наконец мне объяснишь?

— Ну… я… э-э-э… случайно выронила ключи из окна… — говорю я и указываю на окно своей комнаты в пяти метрах у нас над головой.

Отец хмыкает с некоторым сомнением. Но, кажется, он готов мне поверить.

Пару минут он молча курит, с наслаждением затягиваясь и наблюдая, как клубы дыма поднимаются вверх в лунном свете. Потом говорит:

— Прекрасная ночь, правда? А в Буэнос-Айресе осень… И звезды там другие. Южное небо, знаешь ли…

Нет, не знаю! Я ничего не знаю! Я стою дура дурой, в своем похожем на скафандр наряде, не в силах ничего ответить.

— Из-за смены часовых поясов я не могу уснуть, — жалуется отец. — Вот решил выйти покурить… А тут такая красота!

Внезапно его взгляд становится жестче.

— А что, люк так и был открыт? — спрашивает он, указывая на сдвинутую крышку люка.

Я молчу.

— Ты ведь не собиралась туда спускаться? Ты ведь не думала, что твои… э-э… ключи могли оказаться там?

Весь мой вид свидетельствует об обратном, и я отвожу глаза.

Что со мной творится? Когда мама рядом, все в порядке, но как только я остаюсь с отцом наедине, я теряю всю свою решимость, логику, здравый смысл и сообразительность!

И он прекрасно это знает!

— Мне кажется, мы с мамой не так уж много тебе запрещаем, чтобы не сомневаться, что тебя можно спокойно оставлять одну.

— Я… я просто хотела…

— Просто хотела что? Прогуляться по канализации? Заблудиться там? Где-нибудь застрять? Тринитэ, тебе всего тринадцать лет, не забывай об этом! Не принимай себя за…

Он умолкает, не закончив фразу. Взгляд его снова становится рассеянным. Он бросает окурок на землю и расплющивает его подошвой ботинка.

У меня в голове вертится множество ответов, но я молчу, инстинктивно чувствуя, что сейчас это лучше всего. Мне редко случается видеть отца таким суровым.

«Ты мной совсем не занимаешься, вот я и…»

Но я молчу. Да и какой смысл что-то говорить? Завтра они уедут. Тогда я смогу спуститься.

«Не уверена…»

Отец толкает крышку люка ногой, возвращая на место. Слышен приглушенный стук. Из подземных недр вырывается последний клуб тошнотворного запаха и ударяет мне прямо в лицо.

Затем отец достает из кармана тяжелую связку ключей и навесной замок.

— У меня тоже есть ключи, — произносит он холодно. — Завтра утром мы с мамой улетаем в Австралию, так что я могу тебе сказать: они всегда лежат в моем кейсе.