Сергей Владич - Тайна распятия

Пилат велел позвать командира центурии разведчиков Гнея Корнелия. А когда тот, как и положено боевому разведчику, неслышно вошел, коротко приказал:

— Найти и арестовать Афрания! Сделать все тихо, чтобы ни одна живая душа не узнала. Будь осторожен, у него повсюду свои люди. Возьми с собой только фрументариев, а из них — самых надежных, которым можно доверять, как самому себе.

Гней Корнелий даже глазом не моргнул, хотя приказ префекта был более чем неожиданным. Афраний пользовался в Иудее уважением и авторитетом, его исчезновение не пройдет незамеченным, и не исключено, что в результате они утратят контроль над ситуацией в провинции… Но он привык не обсуждать приказы, а выполнять их. Так будет и в этот раз.

Старому и опытному солдату было невдомек, что Гая Понтия Пилата проблема контроля над ситуацией в Иудее и Самарии больше не волновала. Его вызывали в Рим. И то, что должно произойти с Афранием, было его последним приветом как ненавидимой префектом провинции, так и тому достойному всяческого сострадания римлянину, которому предстояло занять его место.

На сей раз префект Иудеи назначил Афранию встречу не в своих личных покоях, как это иногда случалось, и не в саду, как обычно, а в ненавистном Пилату зале суда. Именно туда привели арестованного начальника его собственной тайной службы. Судя по докладу Гнея Корнелия, Афраний был выслежен, а затем арестован — тихо и без сопротивления. Как это ни удивительно для такого сурового внешне человека, но схватили его тем же вечером, просто и без затей — в доме у одной из женщин, которые время от времени привлекались тайной службой для выполнения заданий. Видимо, и Афранию ничто человеческое не было чуждо.

Когда Афрания ввели в зал, на Ершалаим уже спустилась ночь. Пилат сидел в своем кресле, положив руки на подлокотники и слегка склонив голову набок. Он пристально смотрел в глаза стоящего перед ним Афрания, будто пытаясь что-то в них прочитать без слов. Бесполезно. В мерцающем свете факелов глаза арестованного были темны, неподвижны и непроницаемы.

— Я даже затрудняюсь, с чего начать, — наконец произнес Пилат. — Может быть, ты сам ответишь на вопросы, о которых, учитывая твой проницательный ум, ты, несомненно, догадываешься?

— Догадываюсь, — с достоинством ответил Афраний. — Но, согласись, отвечать на незаданные вопросы — это верх неосмотрительности, граничащей с глупостью. А пребывая в зале римского суда со связанными руками, следует быть вдвойне осторожным.

— Да, ты знаменит своей осторожностью. Но и у тебя случаются промахи. Особенно это касается донесений кесарю. Зачем ты сделал это? Кто тебе платит, Афраний? Вернее, платил, потому что деятельность твоя подошла к концу.

— Миром, префект, правят страх и деньги. Страх — это мое ремесло, а что до денег… Я всегда делаю только то, во что верю, и за это беру плату. Это — честный подход.

— Ты смеешь говорить о честности?! Твой донос кесарю — это честно?

Услышав о доносе кесарю, Афраний, как показалось Пилату, вздохнул с облегчением. Очевидно, у него были и другие грехи, по сравнению с которыми письмо Тиберию было не самым ужасным проступком.

— Я обязан был предупредить императора о той ошибке, которую ты совершил, будучи ослеплен ненавистью к Иудее и Каифе. Я же говорил тебе тогда, в тот день перед Пасхой три года назад, что приговор Иешуа из Назарета Галилейского следует утвердить. Ты меня не послушал, и теперь христиане распространились повсюду, а ты ничего не предпринимаешь!

— Какая тебе была разница, Афраний? Ты ведь не римлянин и не иудей — сириец, а это дело касалось только Каифы и Рима. Между нами оно и должно было быть решено.

Афраний, похоже, предпочел бы не отвечать на этот вопрос. Он стоял молча, отведя глаза в сторону. Пилат почувствовал, что попал в точку.

— Почему ты не отвечаешь? Говори! — грозно крикнул Пилат и стукнул кулаком по подлокотнику.

— Да, префект, я сириец, но я римский гражданин, — произнес наконец Афраний. — Твое решение освободить назаретянина было ошибкой, которая, может быть, приведет к непоправимым последствиям. И я не жалею о том, что сделал. Больше я тебе ничего не скажу.

Афраний замолчал.

— Я знаю, — понизив голос, почти шепотом, но злобно произнес префект, — я знаю, в чем дело. Это все ложь для отвода глаз. Что ты понимаешь в делах империи! Просто Каифа заплатил тебе. Это из-за него ты склонял меня утвердить приговор. Тебе нет и никогда не было никакого дела до судьбы Рима. Он же подговорил тебя написать донос. Ты просто алчный человек, притом — бесчестный. Ты будешь наказан.

Пилат встал и позвал стражу:

— Уведите его. И пришлите ко мне Гнея Корнелия.

Афраний ожидал чего угодно, но только не этого. Без сомнения, он предпочел бы тюремному заключению казнь, но Пилат, видимо, рассудил по-иному. Когда после продолжительной тряски в повозке и перехода по ступеням, которые вели куда-то вниз, ему развязали глаза и руки, он увидел, что находится в каком-то подземелье, выдолбленном в скале, куда свет проникал только через маленькое отверстие в потолке. Вход в пещеру был перекрыт двойной массивной железной решеткой. Двое солдат приковали Афрания одной ногой к железной цепи, длина которой позволяла ему перемещаться по пещере, но не давала дотянуться даже кончиками пальцев до решетки у входа. Очевидно, это было сделано с целью предосторожности, чтобы узник даже и не пытался открыть ее.

Гней Корнелий проследил, чтобы все было сделано, как велел префект, собственноручно закрыл замок на решетке, однако ушел не сразу. Он постоял еще несколько секунд, с сожалением взирая на Афрания с внешней стороны решетки, отделяющей узника от свободы.

— По приказу префекта ты проведешь остаток своих дней здесь, — произнес он. — Незавидная судьба. Впрочем, Понтий Пилат милостив. Он сказал, чтобы я передал тебе, что место это не простое. Эта пещера находится на вершине горы Фавор. Это, кстати, в Галилее, тут и Назарет неподалеку. Последователи бродяги Иешуа из этого самого Назарета верят, что именно здесь, на этой горе, он, которого ты так хотел убить, узнал о своей божественной сущности и преобразился. Они так и говорят об этих местах — гора Преображения. Хотя я лично в это не верю: вот уже скоро год, как тут находится римский гарнизон, и с ним никаких чудес до сих пор не произошло.

Так вот, префект сказал, что если Он захочет простить тебя, то пусть сотворит чудо преображения и с тобой. А если Он оставит все как есть — так тому и быть, до конца дней твоих ты будешь помнить о том, что намеревался свершить. Все на этом. Прощай.

Гней Корнелий удалился.

Афраний не проронил ни слова. Слишком много он видел в своей жизни, слишком часто сам принимал решения относительно судеб других людей — жить им или не жить, быть или не быть. Он знал, что уговоры и посулы тут бесполезны. Да он никогда и не опустился бы до мольбы. Афраний лишь мысленно послал проклятие Пилату. Это было единственное, что он мог сделать в тот момент.