Ева Соулу - Вестник

— Джулия… нилось…

— Я здесь, всё хорошо.

— Скажи. Ко мне… при… приходили? — Он замолчал ненадолго. — Это было… на самом деле?

Она не поняла, от чего на нее накатило такое отчаянье. От того, что ему всё еще больно? От того, что в его голосе нет страха? Или потому, что, услышав этот голос, она поверила, что «никто ни на кого не нападал»?

Астоун

07:58

Среди вороха разбросанных конвертов змеились светлые пряди. Они вспыхивали при высоких свечах, вычерчивая на полу сложный узор. В открытое окно впивался утренний холод; снаружи было сумрачно, почти темно. Ветер ненароком дышал на опрокинутое на ковер обнаженное тело. Старые часы отбили восемь, и с последним ударом ожила женская фигура.

Женщина подняла лицо, ее губы лихорадочно алели. Глаза были закрыты, веки дрожали, словно от боли.

— Отче наш, сущий на небесах… — Она беззвучно зашептала молитву, потом внезапно запнулась на полуслове. Ухмылка перекосила рот, женщина зажала его рукой: то ли плач, то ли смех — будто льдинки зацокали по стеклу.

Ее била крупная дрожь, в унисон раздался стук в дверь. Она молчала. В ответ робко звякнула оконная рама. Длинная штора взвилась клубом темно-красного шелка, рванулась, полоснув по свечам. Женщина открыла глаза, в них плясала горячка.

— Госпожа, лорд Ричард просил передать, что повез вашу сестру к доктору. Они обещали вернуться до обеда.

Ни звука в ответ. Она могла бы растерзать его.

Отчаяние рвалось наружу — вот-вот покажется. Лишь Виктория знала, как угомонить ее, и она ушла — она всегда уходит. Но рано или поздно ей приходится возвращаться. Такова любовь. Нельзя покинуть то, что любишь. Даже ценой собственной жизни. Нельзя не думать об этом, нельзя отвернуться. Мысль о ней обжигает тело изнутри — и это единственное, что делает его теплым. Существование похоже на длинную иглу, медленно входящую в грудь. В этом движении столько сладости — ей бы только забыть, что скоро раздастся пронзительный скрежет, когда игла пройдет насквозь и ударится о замковую стену. Мысль о брате разъярила ее, как в первый раз.

Эта тварь постоянно маячит перед глазами. Она возненавидела его с той самой минуты, как увидела белые мальчишечьи руки, лежащие на плечах двух девочек. Его привезли вместе с ними. Старшая очаровывала, а вторая… Что стало со второй? Она не помнила.

Головная боль приливала всё быстрее, наполняя тело тошнотворным ужасом. Ей все мешали, все .

— Госпожа?

Да что же ему надо от нее?! Надоедливый урод! Вечно лезет со своей дрожащей ухмылкой, всегда обо всём знает. Иногда ей хотелось столкнуть его с лестницы, просто чтобы посмотреть, как он кулем покатится по ступеням и под конец примет свой истинный вид — вид кривой, сломанной куклы.

Наконец, Эшби ушел и отпустил тишину. Холод усилился, но женщина словно не замечала этого. Встала, подошла к секретеру. Красное блестящее дерево было влажным, как лед. Пальцы наткнулись на инкрустированную крышку, оставившую на них тонкие царапины.

Она отомкнула запертый ящик, нежно извлекла шкатулку, обернутую в белую шаль. Развернула. По серебряной рамке небольшой фотографии разбежались крохотные блики. Лицо этого человека всегда казалось ей скорбным. Даже когда он улыбался, в его глазах стояло высокое, холодное небо. Она могла слышать дождь, бежавший по желтой траве, дотрагиваться до парусов нездешней осени, но так и не решилась признаться ему… Эта жизнь не сбылась. Сколько слез она пролила над его лицом, сколько бессильной ярости. Марго стала ее шальной пулей.

Взглянув на свое отражение в стекле фотографии, женщина столкнулась с чужими широко раскрытыми глазами.

Она молода. Время едва ее тронуло — это тоже пришло взамен. Но чем бы она ни владела сейчас, игла прошла насквозь и от удара сломалась пополам.

Она смотрела в стекло. Прикоснувшись к нему лбом, зло прошептала:

— Ты обманула саму себя, ведь правда, Каталина?

Портрет выпал, зазвенев серебряной рамкой. Элинор свернулась клубком на ковре, кутаясь в ледяной шелк.

— Викки… — Ее голос стал хриплым и жалобным.

Клиника св. Иоанна

11:30

— Гляжу, головой вы повредились гораздо серьезнее, чем я думал! Даже не просите, я ни за что не соглашусь!

Алекс устало опустил веки, от раздражения всё горело внутри.

— Да это абсурд! — не унимался врач.

Алекс молчал.

— Прошу вас, мистер Райн, внимательно выслушайте меня еще раз…

Кранц чувствовал, что ему не удается убедить пациента, а потому снова принялся шаг за шагом излагать, насколько опасны предъявленные ему требования — питая слабую надежду, что до этого странного человека всё-таки дойдет, что сбрендил тут именно он. Но взвешенный монолог разбился о прежнее упрямое молчание. Врач выдохся и упал на стул.

Минут через пятнадцать Райн соизволил подать признаки жизни, он взглянул на врача хмуро, но уже не столь враждебно.

— Доктор, вы не сможете…

— Мистер Райн, простите, что перебиваю!

— Опять.

— Я очень рад, что вы в состоянии спорить, но это бессмысленно. Поберегите силы. Я не могу вас отпустить, я просто не могу! Да вы вообще понимаете, о чём просите?!

Кранц вскочил и зашагал к двери, надеясь таким образом прервать закольцованную дискуссию. Мгновеньем позже его окликнули. Клацнув челюстью, врач обернулся. Лицо Райна было на удивление спокойным: он уже сидел, и похоже, собирался выполнить обещанную угрозу — покинуть больницу на собственных сломанных ногах. Оценив обстановку, Кранц ретировался. Он помнил о приступе минувшей ночью; аффект аффектом, но сколько усилий им пришлось приложить, чтобы привести Райна в горизонтальное положение… Собственно, это даже была не их заслуга — он просто потерял сознание.

— Мистер Райн, не надо устраивать представление. Я не собираюсь удерживать вас насильно, но неужели так сложно понять? У вас всего несколько часов назад был рецидив, до этого вы находились в коме, и на вас в очередной раз напали. — Он не позволил Алексу возразить. — Подумайте хотя бы о девушке! Покинув больницу, вы подвергнете себя дополнительному риску, а она, несомненно, последует за вами. Здесь вы лучше защищены… Ведь правда?

Это прозвучало глупо, словно он пытался приманить ребенка леденцом. Алекс поморщился. Подумал и откинулся обратно на подушки — от выражения его лица мог замерзнуть воздух. Поскольку говорить он больше не порывался, Кранц позволил себе чуть-чуть поверить в благополучный исход спора.

— Я не могу вас выписать. Знаю, юридически я не имею права препятствовать, пока вы признаетесь вменяемым, но… Черт возьми! Мы ведь столько сделали, чтобы спасти вам жизнь. Хотите всё испортить? Нет уж.