Вадим Сухачевский - Загадка Отца Сонье

В эту самую минуту из кустов вынырнула птаха эта диковинная, марабу, — за четверть века у них сменилось штук пять этих самых марабу, причем всех их звали одинаково, Гарун аль Рашид, — залезла клювом в кармашек к Натали и вытащила оттуда монетку. Натали придержала птаху и, поглаживая ее по головке, сказала:

— И тебе недолго осталось, Гарунчик, птичка моя. — Потом снова повернулась ко мне: — Глупо сегодня получилось. Беренжер как раз нынче ждет священника из Каркассона, просил подстричь этот куст – и надо же, именно сегодня садовник что-то себе выдумал про какие-то запахи и сбежал. Так что приходится, видите, самой. — Она еще быстрее стала щелкать садовыми ножницами. — Не каждый же день приезжает священник для исповеди.

— Для исповеди? — удивился я. — К кому?

— К мужу моему, к Беренжеру, — совершенно спокойно, все с той же приклеенной к лицу улыбкой ответила она. — Еще вчера просил вызвать.

— Он что же, болен? — спросил я.

— С чего ты взял? — теперь уже удивилась она. — Твоя тетушка Катрин каждую неделю на исповедь бегает, а по-моему, еще и меня переживет.

А в следующую минуту и сам отец Беренжер в какой-то вовсе немыслимой, красной с черным хламиде появился во дворе. Для своих шестидесяти пяти лет он выглядел превосходно – никаких намеков на брюшко, по-прежнему статен, хорошо сложен. Если бы я не знал, сколько ему на самом деле, вполне мог бы принять за своего ровесника. Но вот смрад от него… Смрад шел такой, что если бы я не прошел через ретельскую тюрьму и через побег оттуда в бочке с дерьмом, то едва ли удержался бы на ногах.

Натали, однако, с улыбкой на губах спокойно продолжала подстригать розовый куст. Оба они явно ничего такого не чувствовали.

— А, это вы, Дидье? — сказал он. — Боюсь, что не ко времени, я как раз жду священника из Каркассона, отца Франциска; впрочем, я вам всегда рад… Кстати, возможно, вы слышали поутру какой-то странный вой? Даже гиена моя перепугалась и молчит как рыба. Не знаете, в чем дело? Неужто волки забрели в наши края?

— Нет, это собаки, — сказал я, не упоминая о причине, об этом смраде, заполнившем деревню.

— Всего лишь собаки? — ничуть не удивился отец Беренжер. — Впрочем, сказано же было там, в моих свитках: "И взвоют псы…"

— Перед концом света? — что-то дернуло меня за язык спросить. Наверно, потому, что эта вонь понуждала думать разве только о грядущем светопреставлении.

— Ну, это было бы слишком, — улыбнулся преподобный. — Хотя – в каком-то смысле… Ведь если уходит из мира всего один человек и меркнет свет Божий в его очах – чем это тебе не конец света? Так что конец света наступает ежедневно и многажды.

— Но не всегда при этом воют псы, — сказал я.

— Ваша правда, Дидье, — согласился отец Беренжер. — Но тут, видите ли, случай особый…

Я так и не понял, какой такой "особый случай" он имеет в виду, да и вообще был не в состоянии думать о его словах после того, что увидел в следующий миг.

Ворота открылись, и четверо мужчин внесли во двор явно очень тяжелый, судя по виду очень дорогой, из полированного черного дерева, с массивными позолоченными рукоятками и огромным золоченым крестом на крышке гроб. А вторая жена кюре Мари Денарнан, как за ней в последнее время водилось, здорово пьяная, что было сейчас очень заметно, командовала, высунувшись из окна первого этажа:

— Несите в дом!.. Кто так несет, чтоб вас!.. Туда давайте, в гостиную! Только на лестнице поаккуратней, чтоб вас!.. Не поцарапайте, иродовы дети!

Придя в себя, я проговорил, не осознавая глупости вопроса:

— Что это?..

— Я так полагаю, что гроб, — усмехнулся отец Беренжер. — Мне трудно допустить, что вы впервые в жизни видите такую штуковину.

— Умер кто-нибудь из прислуги? — спросил я, что было, пожалуй, столь же глупо: никогда ни для какой прислуги не заказывают такие дорогие гробы.

Преподобный рассеянно переспросил:

— Из прислуги?.. Нет, при чем тут?.. — И обратился к Натали: — Кстати, где вся прислуга? Я почему-то с утра не вижу никого.

— А никого и нет в доме, — не отрываясь от своего занятия, сказала она. — Все сбежали вслед за садовником. Всем им какой-то запах мерещится.

— Всем что-то мерещится, — нахмурился преподобный и посмотрел почему-то на меня с таким видом, будто именно мне примерещилось все это – и вой псов, и вонища на всю деревню, и гроб этот, вносимый в дом. И добавил, обращаясь к Натали: — Значит, придется вам с Мари накрывать на стол, если отец Франциск после исповеди пожелает отобедать.

У той впервые сошла с губ восковая эта улыбка:

— С Мари? Еще чего! Она же, как всегда, с утра пораньше наклюкалась, всю посуду перебьет.

— Что поделаешь, значит тебе одной придется, — сказал преподобный.

— Ты думаешь, после твоей исповеди отец Франциск так уж сильно захочет есть? — с некоторой долей сарказма спросила Натали.

— Пожалуй, ты права, — согласился отец Беренжер. — Но наше дело предложить – а там уж как пожелает. Надо все же быть гостеприимными.

При этом их разговоре мое присутствие учитывалось обоими не более, чем копошение этого Гаруна аль Рашида в кустах. Чувствуя себя лишним, я пробормотал что-то на прощание, готовый уходить, но отец Беренжер неожиданно меня остановил:

— Постойте, Дидье. Пока священник не приехал, Я кое о чем хотел бы тут с вами переговорить. Прошу вас, пойдемте-ка со мной.

Я последовал за ним.

Когда мы с ним подходили к дому, мужчины, принесшие гроб, спускались с крыльца.

— Преподобный отец, — решился спросить один из них, — часом не протухло у вас в доме чего? Так и тянет на всю деревню.

— Нет, это не тухлятина, — сказал другой. — Просто запах какой-то…

Кажется, отец Беренжер их не слышал, настолько был погружен в какие-то свои мысли, совершенно от всего этого далекие.

— Что?.. — отрешенно спросил он. — Ах да, спасибо вам, дети мои, — и с этими словами он протянул им целых двадцать франков.

Те, однако, не отставали с расспросами:

— И собаки выли с утра. Не знаете, с чего бы это, преподобный отец?

— Собаки… — так же отрешенно отозвался отец Беренжер. — Да, да, собаки…

— А гроб-то для кого? Кто покойник?

Нет, никак им не удавалось отвлечь его от каких-то далеких отсюда мыслей.

— Да, да, гроб… — рассеянно проговорил он. — Еще раз спасибо, что принесли…

С этими словами, так ничего им и не объяснив, он пропустил меня в дом и, войдя следом, поскорей, чтобы не слушать больше их вопросов, затворил за собой дверь.

— Пойдем в гостиную, наверх, — сказал он мне. — А то по первому этажу бродит Мари, она, ты видел, нынче немного не в себе, я не хочу, чтобы она нам помешала.

"Ну а кто вообще тут в себе?" – думал я, поднимаясь вслед за ним по лестнице. Даже по отношению к собственной персоне я, признаться, на сей счет уже изрядно сомневался.