Глен Дункан - Последний вервольф

Я повернулся и пошел обратно с сердцем тяжелым, как воды Мертвого моря, думая: «Спасибо, Грейнер, но — нет», — когда произошли две вещи.

Во-первых, я сунул руки в карманы и нащупал в одном из них теплую шапку, которую Харли мне всучил, прежде чем отпустить под тот памятный снегопад. Ты застудишь уши, идиот, — так он тогда сказал. Он меня любил, а я его — нет, и поэтому наши отношения часто напоминали раздражительного заботливого отца и угрюмого сына. Эта игра началась робко, со смущением, но, как и многое другое, что начинается в духе невинной шутки, постепенно превратилась в пасквиль. Воспоминание об этом оставило ноющую боль в пустой груди — там, где полагалось быть жажде мести.

А во-вторых, агент на расстоянии двадцати ярдов опустился на одно колено и направил ствол прямо на меня.

Я ощутил болезненный ледяной укол в бедро, три бесконечные секунды испытывал что-то вроде удивленного негодования — а потом мир померк перед моими глазами.

Что бы мне ни вкололи, в первый раз они просчитались с дозировкой. Я пришел в сознание ровно на то время, которое понадобилось, чтобы понять по тряске, шуму и очертаниям близкого потолка: мы в вертолете. Руки, ноги и грудь были связаны, голова зафиксирована. Мужской голос (явно не вампира) произнес по-французски: «Проклятье, он очнулся». Затем я ощутил, как под кожу входит игла, и все снова потемнело.

В следующий раз меня разбудило Проклятие. В ноздри ударил запах ржавчины, горючего и водорослей. Я лежал, содрогаясь, на металлическом столе. Веревки исчезли. Одежда тоже. Я чувствовал, как в плечах, бедрах, голове и запястьях горячо пульсирует кровь, а кости сдвигаются, готовясь принять чуждую им конструкцию. Мой паноптикум сожранных жизней словно взбесился. Перед взглядом все плыло и качалось. Что ж, подумал я, кто бы вы ни были, гребаные похитители, а сейчас я устрою вам зрелище. Затем, дрожа от непереносимого голода, я взвыл и кое-как перекатился на бок.

Яркие галогеновые лампы подсказали мне, что я в клетке.

А клетка — в трюме корабля.

Приведите сценариста.

За прутьями клетки, между парой реагирующих на движение камер, стояли трое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был тем самым агентом, который меня подстрелил: слегка за тридцать, поросячье лицо с явной примесью итальянской крови, пирсинг в носу и черная шерстяная шляпа. Еще двое были скинхедами-переростками в военной форме без нашивок и ботинках «Тимберленд». Один, с руками, густо покрытыми светлым пухом, глазел на меня с неприкрытым любопытством. У другого было совершенно детское лицо с удивленно распахнутыми глазами и ямочкой на подбородке. Оба держали автоматические ружья.

Я узнал женщину в узких белых брюках и облегающем кроваво-красном топе. Это была Жаклин Делон.

За десять лет она почти не изменилась. Стройная фигура, маленькая грудь, подтянутый живот, узкое лицо. Короткие рыжие волосы подстрижены «под мальчишку» — прическа, которую умеют с достоинством носить только француженки. Когда я видел ее в прошлый раз на выходе из отеля «Бурж Аль Араб» в Дубай, ее глаза были скрыты большими солнечными очками, и ее образ — да-да, тот самый, с запором и извращенными постельными вкусами — я создал (то ли от возбуждения, то ли от скуки) на основе чувственного рта с тонкими губами и нарциссизма, который буквально бросался в глаза. Теперь же я видел ее глаза — глубокие, грязно-зеленые, в которых отражалась маниакальная страсть к игре (одному Богу известно, какой), страх смерти, самоотрицание, чувство вины за богатство, которым наделила ее судьба, одиночество и жажда любви. Впрочем, возможно, это была лишь безмерная скука.

— Он может говорить? — по-французски спросил скинхед с детским лицом.

— Нет, — ответила Жаклин. — Но он все слышит. Так что не говорите ничего, о чем потом пожалеете.

Я без малейшего предупреждения зарычал и бросился на прутья клетки.

Надо отдать Жаклин должное: она едва отступила назад. В то время как мужчины — эти тупые мешки мяса, способные только на то, чтобы всадить транквилизатор с двадцати футов, — взвизгнули позорным фальцетом и отскочили.

Я отпустил прутья, присел на корточки и покачал головой с выражением «ай-яй-яй, как вам не стыдно». После этого ко мне отчасти вернулось чувство собственного достоинства. Теперь я видел, что стол, на котором я проснулся, на самом деле был огромным металлическим ящиком. Я прогулочным шагом вернулся к нему и лег, сцепив руки на животе и скрестив лодыжки. Жаклин засмеялась тихим музыкальным смехом.

— Твою мать, — произнес скинхед с детским лицом.

— Он с вами играет, — сказала Жаклин и, повернувшись к Транквилизатору, добавила: — Слушай, не будь ребенком. Выключи камеры.

Я не понимал, что происходит. Я умирал от голода. И был заперт в клетке. Я мысленно перенесся на несколько часов вперед и представил сцену ломки, без которой не обходится ни один порядочный фильм про наркоманов. Слушай, парень, отсыпь немного, ну что тебе стоит… Я больше не могу… Черт, как больно…

Жаклин шагнула к клетке и обвила прутья решетки пальцами с красным маникюром под цвет блузки.

— Джейкоб, — сказала она по-английски. — Прости нас. Клянусь, это не то, что ты подумал. Я знаю, ты не можешь мне ответить, поэтому просто выслушай. Меня зовут Жаклин Делон. Нам нужно поговорить. У меня к тебе предложение, но это может подождать. Наверное, тебе интересно, где мы.

Я не шевелился. Клетка была привинчена болтами к полу. За исключением пары деревянных ящиков, мотка канатов, груды брезента и нескольких бочек с бензином, трюм был пуст.

— Мы на борту грузового судна «Геката» и движемся к моему дому в Биаррице. После прибытия на место у нас состоится беседа, которая, думаю, окажется полезной для нас обоих. Я искренне прошу прощения за нанесенное тебе оскорбление. Обещаю, мы не причиним тебе никакого вреда. Как только ты перестанешь представлять опасность для меня и моей команды, что случится, — она взглянула на часы, — примерно через восемь часов, тебе будет возвращена свобода, и я лично сделаю все, что в моих силах, чтобы компенсировать нынешние неудобства. Пока же, как знак будущего сотрудничества, прими от меня подарок. Он в ящике под тобой.

Она отступила на шаг и тихо произнесла:

— Идем.

— Вы уверены?

— Уверена.

— А камеры?

— Пусть остаются выключенными. Я получила что хотела.

Мужчины вышли. На пороге Жаклин обернулась и посмотрела на меня.

— Я так рада, что мы наконец встретились, — произнесла она. — Ты именно такой, как я ожидала. Надеюсь, это станет началом чего-то исключительного.

Когда она ушла, я усилием воли заставил себя не двигаться, слушая, как голод выкручивает громкость кровотока. Удары сердца ощущались содроганием басов из хороших стереодинамиков.