Юрий Леж - Черный дом

— Там, в ванной, полотенце, которое на трубе, возьми, ладно? Оно чистое, просто сушилось там, ты не думай…

— Я еще не ничего не думаю, — усмехнулся Матвей, поднимаясь из-за стола.

На него коньяк и последовавший за ним ликер, казалось не произвели никакого действия. Гость держался прямо и уверенно, движения его были точны. А вот Дашка, вставая вслед за ним, едва не опрокинул хиленький, неустойчивый столик, засмеялась над своей пьяной неуклюжестью и заспешила в комнату, готовиться…

Когда Матвей, держа в руках брюки, рубашку и полусапожки, вошел в комнатку, девушка встретила его переодетая в легонький, почти невесомый, соблазнительно короткий халатик, под которым угадывалось такое же соблазнительное, эротичное белье. "Бросай всё, — кивнула она в сторону одинокого стула. — Утром разберемся, а сейчас…" Она легонько толкнула освободившегося от ноши Матвея к кровати, укладывая на спину, и неуловимым движением сбросила с плеч халатик, демонстрируя гостю молодое тело, изящный белоснежный бюстгалтер, узенькие трусики и белые же, в тон всему чулочки на резинке. "Ах, да…" — спохватилась она, шагнув в сторону и нажав клавишу на громоздком, старом магнитофоне. С шорохом и легким потрескиванием, негромко разлилась по комнате спокойная, ритмичная музыка…

Через несколько минут, обласкав губами и языком едва ли не все тело Матвея и сама оставшись в одних чулочках, Даша поднялась с постели и, шагнув к трюмо, замерла вдруг, слегка задумавшись:

— А может, без этого? Ты как, если без резинки? Я-то чистая, не волнуйся… давай, а?

— Давай, — согласился Матвей, ему не грозили никакие человеческие болезни, а его недуги, даже страдай он чем-то, не могли передать человеческой женщине.

— Хорошо-то как… — пробормотала Дашка, возвращаясь в постель…

Ей и в самом деле давно не было так хорошо и спокойно с мужчиной, клиенты, конечно, исключались из этого определения, ибо — работа это работа, хотя и приходилось с большинством из них изображать, а иной раз и в самом деле получать удовольствие. Но тут вдруг оказалось, что Матвей не только отважный распугиватель ночных хулиганов, но и просто-таки неутомимый любовник.

Меняя ритм, темп, изредка и позы, он, будто автомат, продолжал скользить в дашкином лоне длинным, но в меру, упругим и горячим своим стержнем. Но ничего механического, отстраненного не было в этих движениях, напротив, присутствовала некая утонченная, звериная страсть, сдерживаемая мужчиной до поры до времени под маской нежности и заботы о удовольствии партнерши. Все чаще и чаще Матвей ставил девушку на четвереньки, или пристраивался у нее за спиной, лежа на боку, плотно прижимаясь своей грудью к её спине, неутомимо двигая и двигая бедрами…

Возбуждение от бесшабашного, такого замечательного и страстного соития туманило голову не хуже коньяка и ликера, но только одна мысль раз за разом проскакивала в обалдевшей головке девушки: "Почему же он все время берет меня сзади?.." Но и эта шальная мысль тут же обрывалась, смытая волной оргазма… Будь она не так пьяна от коньяка и ликера, не так возбуждена быстрыми, неутомимыми движениями партнера, то может быть и заметила бы, что ни капли пота не выступило на теле Матвея… Но она так и не успела понять, почему внутри её вдруг начал раздуваться жесткий, тугой шар, как бесконечная струя семени разлилась, затопив женское лоно… а пониже затылка, на нежные шейные позвонки, вдруг закапала горячая, обжигающая слюна зверя… последним ощущением Даши была острая, пронзительная боль…

Этим утром агент сыскной полиции Варфоломеев страдал головной болью и похмельем. Вчерашние посиделки с бывшим однокашником по юридическому факультету университета, откуда сам Варфоломеев ушел, недоучившись, в полицию, а приятель его по окончании курса — в адвокатуру, сопровождались изрядным количеством спиртного, пусть и высокого качества, и под хорошую закуску. Прекрасно понимая, что знакомцу его от полицейского чина надобно что-то очень специфическое, но вряд ли полностью законное, Варфоломеев хоть на водочку и налегал, но ухо держал востро, пока не дождался конкретного предложения: поделиться сведениями по некоему делу о налете на квартиру довольно в городе врача-невропатолога. Про то, что однокашник его в профессиональной своей деятельности тесно связан к крупнейшими барыгами, скупщиками краденного, в городе, Варфоломеев знал и до этой встречи, а вот к чему был его интерес именно к вещам ограбленного врача, надо было подумать отдельно… и, желательно, на трезвую голову. Трезвость наступила с утра, но принесла с собой муки похмелья, и теперь любые размышления, а так же всякую, даже очень срочную работу желательно было отложить хотя бы до обеда, когда вполне законно можно было поправиться и стопкой водки, и кислыми суточными щами в небольшом трактирчике поблизости от районного полицейского управления.

Однако, человек предполагает, а все находится в руках Божьих, и, видимо за прегрешения вчерашнего вечера, Господь послал Варфоломееву утреннее испытание.

"Ты что ж — только явился? — сдержанно отругал его заместитель начальника управления, дежуривший в эту ночь и до сих пор еще находящийся на службе. — Не засиживайся, возьми в дежурке адрес и дуй туда, убийство, да еще с какими-то отягощающими… Короче, тебе с этим делом разбираться".

Варфоломеев мог бы возразить, что на службу он пришел не просто, как положено, к девяти часам, а на четверть часа раньше, но прекрасно понимал, что спорить с начальством — себе дороже выйдет. Он только вздохнул и положил на рычажки телефонную трубку, которую хотелось швырнуть туда изо всех сил. Теперь, вместо покойного сидения за столом до обеда придется мотаться по чужим квартирам, осматривать вслед за экспертами место происшествия и тело убиенного, задавать вопросы свидетелям, составлять бесчисленные протоколы, писать повестки-вызовы, вообщем, заниматься привычной, но крайне нежелательной этим утром работой.

"И ведь даже чаю не попьешь перед выездом, — с похмельной тоской подумал Варфоломеев. — Знаю я эти выверты судьбы: только нальешь, да глоток сделаешь, а начальство тут, как тут, будто в специальную подзорную трубу за нами бдит…"

Тяжко подымаясь из-за стола, за который совсем недавно присел, Варфоломеев позвал сидящего в уголке на стуле, даже отдельного своего рабочего места у него еще не было, агента-стажера, прикрепленного к отделу Высшим полицейским училищем:

— Эй, Васильев, ты не хочешь ли прогуляться с утра пораньше?

— Как скажете, господин старший агент, — послушно склонил стриженую голову стажер.

Он третий день, как пристроился на этом злополучном стуле, и пока обращался ко всем с почтительным, иной раз нарочитым, уважением, именуя по должности, что обыкновенно в полицейской, а уж тем более — сыскной среде было не принято. Но стажера не спешили одергивать, понимали, что паренек должен сперва пообвыкнуть среди старших товарищей и со временем самостоятельно понять, кто из них Иван Иванович, кто Ваня, а кто и просто Иванов…