Монтегю Джеймс - Сокровище аббата Фомы

— Ну что ж, Сомертон, — проговорил Грегори, подходя к двери, — я не стану настаивать на каких-либо дополнительных объяснениях до тех пор, пока вы сами не почувствуете себя готовым предоставить их мне. И если вся эта затея, как вы сами говорите, отнюдь не столь сложна, я с радостью отправлюсь в это короткое путешествие, причем не далее как завтра же утром.

— О, я был уверен, что вы согласитесь, мой дорогой Грегори. Я знал, что могу положиться на вас. Если бы вы знали, как я благодарен вам. А вот и Браун… Браун, можно вас на пару слов?

— Мне выйти? — спросил Грегори.

— Ни в коем случае, мой дорогой, нет-нет. Браун, первым делом завтра утром — Грегори, я знаю, что вы ранняя птаха и не имеете ничего против того, чтобы подняться с рассветом, вы проводите пастора… туда. О… ну, вы знаете, о чем я говорю.

Браун кивнул, хотя вид у него был по-прежнему мрачный и встревоженный.

— Так вот, вы вдвоем поставите всё но место. Только повторяю, Грегори, ни о чем не беспокойтесь: в дневное время это совершенно безопасно. Браун, вы запомнили, что оно лежит там же, на ступеньке — вы понимаете, что я имею в виду — где… где я его оставил.

Браун пару раз судорожно сглотнул и, явно не способный говорить, лишь кивнул.

— Да, вот, пожалуй, и все, — заключил Сомертон. — Только ещё пару слов, Грегори. Если вам удастся воздержаться от каких-либо расспросов также и Брауна, я буду вам вдвойне признателен. Крайний срок — завтра вечером, я надеюсь, мне удастся рассказать обо всем вам с самого начала. А сейчас мне бы хотелось пожелать вам спокойной ночи. Браун останется со мной, он спит здесь же, — и, будь я на вашем месте, Грегори, то закрыл бы на ключ дверь в свою спальню. Да-да, не забудьте именно так и сделать. Они… здесь все так делают, я имею в виду местных жителей. Это даже к лучшему. Спокойной ночи.

На этом они и расстались, и если ночью, когда Грегори изредка просыпался, ему казалось, что до него доносятся какие-то скребущиеся звуки, словно кто-то царапает по нижней части наружной стороны двери, то он был склонен объяснять их лишь фантазиями совершенно спокойного человека, оказавшегося на незнакомой постели, можно сказать, в самый разгар волнующей загадочной ситуации. И все же он мог почти поклясться, что пару или тройку раз он определенно слышал эти шорохи — как глубокой ночью, так и перед самым рассветом.

Поднялся он с первыми лучами солнца, после чего они с Брауном отправились в путь. Как и предсказывал Сомертон, путешествие их оказалось ничуть не тревожным, так что уже вскоре после выхода с постоялого двора они выполнили все его просьбы. Чем именно они занимались, я пока вам говорить не стану.

Чуть позже в то же утро Сомертон, на сей раз выглядевший значительно лучше, нашел в себе силы подготовиться к отъезду из Стейнфелда, в тот же самый вечер то ли в Кобленце, то ли в каком-то ещё промежуточном пункте их поездки — сейчас я даже не знаю точно — он наконец начал свой обещанный рассказ. При сём также присутствовал Браун, однако насколько все это оказалось доступным его пониманию, он сам не поведал никому, а я не стал делать каких-либо догадок на данный счет.

Вот что рассказал Сомертон:

— Вы оба в общих чертах знаете, что эту поездку я предпринял в целях разобраться в некоторых вопросах, имеющих отношение к витражным стеклам в частной часовне лорда Д. Так вот, отправным пунктом во всем этом деле является отрывок из одной старинной книги, на которую мне хотелось бы особо обратить ваше внимание.

При этих словах Сомертон дословно процитировал уже знакомый нам отрывок из текста.

— В ходе моего повторного визита в часовню, — продолжал он, — я намеревался детально изучить все надписи, возможно, имеющиеся цифры, те или иные штрихи, сделанные алмазом по стеклу, а возможно, и просто какие-то случайные царапины. Первым делом я взялся за то, что было начертано на свитках. Я ничуть не сомневался в том, что на первом из них — том самом, который держал в руках Иов, — где говорилось: «Место сие отдано сокрытому в нем золоту», со всеми умышленно привнесенными в него изменениями по сравнению с каноническим текстом, записано нечто, действительно имеющее отношение к упоминаемому сокровищу.

Поэтому я с некоторой долей уверенности перешел к следующему свитку — тому, который держал Иоанн: «На одеждах их начертаны письмена, ведать которые не дано никому из живущих». Вы можете, вполне естественно, спросить меня: а были ли в действительности какие-либо надписи на одеждах этих фигур? Я лично ничего не заметил. У каждого из трех святых мантия была оторочена широкой каймой, которая сразу же бросалась в глаза и, на мой взгляд, довольно непривлекательно смотрелась на фоне окна. Должен признаться, что это вызвало у меня определенное замешательство, и я уже начал было подумывать, что если удача не улыбнется мне, я так и останусь в своих поисках на том самом месте, откуда начал их по наущению стейнфилдского каноника.

Однако так получилось, что стекло, на котором были изображены фигуры святых, ко времени моего приезда сильно запылилось, и лорд Д., случайно зашедший однажды в часовню, обратил внимание на то, как почернели от грязи мои пальцы. Он любезно предложил мне прислать слугу, чтобы тот протер стекла. Не знаю, что именно этот служка избрал в качестве протирочного материала, однако это оказалась какая-то довольно жесткая материя; как бы то ни было, когда он протирал кайму на мантиях, то я обратил внимание на образовавшуюся под тряпкой узкую длинную царапину, под которой мелькнул слой желтой краски. Я попросил этого человека на время прервать свою работу, а сам побежал за лестницей, чтобы повнимательнее осмотреть заинтересовавшее меня место.

Там действительно обнаружилась желтая краска, сверху замазанная толстым слоем черного пигмента. Я понял, что стекло зачернили уже после того, как оно прошло обжиг, а потому наружный слой краски можно было легко соскрести, не рискуя причинить изображению ни малейшего вреда.

Так я и сделал, и можете ли поверить — пожалуй, нет, я несправедлив к вам, ибо вы не только поверили, но уже и сами догадались, — что я обнаружил под черным пигментом две или три отчетливо проступившие заглавные буквы, написанные желтой краской. Разумеется, восторгу моему не было границ.

Я сказал лорду Д., что обнаружил на стекле некоторые надписи, которые, как мне казалось, могли представить определенный интерес, и попросил его разрешения снять весь черный слой. С его стороны не последовало никаких возражений, он сказал, что я могу действовать исключительно по собственному усмотрению, после чего, к немалому моему облегчению, покинул меня.

Я немедленно приступил к работе и вскоре обнаружил, что задача моя довольно проста. Иссушенный временем пигмент отслаивался довольно легко, можно сказать, при малейшем моем прикосновении, а потому вся работа заняла у меня, пожалуй, не более нескольких часов. Таким образом, я удалил черную кайму с мантий, облачавших все три фигуры. Каждая из них, как и гласила одна из надписей на свитках, имела на себе «письмена, ведать которые не дано никому из живущих».