Ирина Скидневская - Фэнтези-2005

— Я читала о людях, породнившихся с древним миром. Тот мир жил до Христа и был проклят. Может, это народы Гога и Магога. Не от того ли и название — Магония? Они исторгнуты на бесплодный край земли, где все их волшебное могущество не в силах вырастить ни колоса, ни корня. Вот они и похищают снедь у нас, а зло, которое они творят, — от лютой зависти к нам, живущим с хлебом. Они прилетают, чтобы любоваться на причиненные нам несчастья. Как по Писанию: пес всегда возвращается на свою блевотину.

— Ваше Сиятельство! Альберта, слезьте с ковра! Вы его когтями в паклю издерете, или он со стены рухнет вместе с вами. Знаете, во сколько он обошелся монсьеру Бертольфу? Пять марок и шесть эйриров деньгами, три красно-бурые удойные коровы и восемь телег навоза. Вот расскажу матушке, какая вы негодница и баловница, матушка вас выбранит!

Скатившись на пол («Ах, ах, вы убьетесь!»), Альберта в четыре руки одернула на себе сбившуюся одежду. Замковый господский швец ум сломал, гадая, как сшить для быстро подросшей Бертольфин камизу и блио. Нижняя часть блио в итоге стала похожа на конскую попону, чтоб закрыть брюшко и все ноги. Рукава оказались длинны, и Альберта постоянно их закатывала.

Матушки Альберта не боялась, кроме тех случаев, когда Эрменгарду донимали звуки в голове. «Это она вспомнила свой горький день», — шептала Готлинда, торопливо уводя испуганную девочку из матушкиного покоя. Чаще Эрменгарда сидела, раскачиваясь и напевая, ходила вдоль стен, касаясь их ладонями, или слушала у окна доносящиеся снизу голоса. В таком состоянии она никого не замечала. Но порой на нее находило — она принималась метаться, часто дыша и издавая бессвязные крики, между которыми прорывались слова «Отпустите! Не троньте меня! Мне больно!», и пыталась биться головой о стену, но служанки оттаскивали Эрменгарду к постели и укладывали, отчего она еще громче кричала, пока не теряла силы.

— У нее в голове чужой голос, — объясняла Готлинда примолкшей Альберте, — голос и стук. Она страшится, что за ней придут те, кто испортил ей голову.

— А если они придут, кастелян их не впустит, — храбрилась Альберта. — У нас высокие, крепкие стены и лучники.

— Да, дитятко. Здесь мы в безопасности.

— Надо поймать их и повесить на дереве, — вслух рассуждала Бертольфин, донельзя обиженная тем, что мама даже слова ей не скажет. — А чьи они были вассалы? Или просто разбойники?

— Ох, если б знать. Они ни следа не оставили, только копыто. Его нашли вместе с вашей матушкой.

Белое копыто, сохранявшееся в ларце у капеллана, Альберта потребовала показать позднее. Оказалось, никакое это не копыто, а круглая пирамидка высотой и шириной в полпяди, с вырезанными по кругу у основания знаками. Был крупный знак, похожий на раздавленного паука, и на плоской вершине копыта. Капеллан не мог прочесть знаки.

— Должно быть, Ваше Сиятельство, эта вещь сделана из рогов зверя по имени слон. Слон живет в Африке, и во рту слона растут рога, а на носу — хвост.

Слон ужаснул Альберту, но копыто содержало некую загадку и, возможно, помогло бы найти обидчиков матери. И так и сяк она вертела копыто, царапала когтем и пыталась раскусить, но белая кость не поддавалась. Даже острый железный резец ее не повреждал! Значит, не кость.

Альберта велела скопировать надпись и послать мудрым людям, сведущим во всех искусствах и науках, в разные города — и в Марбург, и в Маэн, и в Дьенн, а также в Эрль и Бремен. Но никто те знаки не растолковал.

На лысой вершине пологого холма громоздились глыбы камней. Средний, самый большой, вздымался от травы к небу на семнадцать локтей; боковые, кряжистые, стоящие позади, — локтей в десять высоты, и на них непостижимым образом наложена была каменная поперечина. Вилланы, сохранившие изустные предания о прошлом, говорили, что их пращуры, тогда вольные люди со своим князем-язычником, выжили из этих мест племя мелкорослых и черноволосых, вскапывавших землю корягой, и тот дикий чернявый народ поклонялся камням на холме, называя их наследством старых великанов. И посейчас верили, что, пройдя в каменные врата с нужными словами, можно обрести второе зрение и знание того, что человеку не положено.

— Что, если пройти под поперечиной, читая «Отче наш» наоборот? — промолвила Альберта, спрыгивая с Резвого у подножия камней-столпов. — Грешно ли это будет?..

Из предосторожности, чтоб бес не внес ее слова на хартию грехов, она тут же перекрестилась правой верхней рукой, а правой нижней тронула навершие меча; нижняя левая ощупала рукоять охотничьего кинжала. Здесь, на возвышенном и открытом месте, она отчетливо ощущала, что их всего двое. Благо у таких мест никто засад не устраивает.

«Будь я вожаком магонцев, — думала Альберта, вскинув голову и изучая верхушку главного столпа, — я бы дневала с отрядом здесь, выставив туда, наверх, дозорного, а по опушкам у холма — сторожевых. Отсюда и кораблям лет свободный. В лесу, между стволов, не разлетаешься, мачты и весла поломаешь».

«Крылья теней, — размышляла она, обходя столп, — что это, весла или паруса?..»

Она вышла из-за камня, когда Адриен, тоже спешившись, дал своему Каурому овса в ладони, и конь бережно брал угощение, кося на седельную суму — нельзя ли еще горстку?

— Досадно. Я считала, в округе нет лучшего места для стоянки их судов, а похоже, они здесь и не бывали.

— Боятся старых великанов, — ответил Адриен.

— Дальше, лигах в пяти, — монастырские земли святого Агапия, — чертила рукой в воздухе план местности Альберта. — В лесу есть вырубки и заимки. Чтоб все осмотреть, надо не день и не два. Велю сбить и принести сюда лестницы, на большом камне поставить дозор, а внизу сложить четыре костра. С какой стороны тень покажется — столько дымов и пустят, из Лансхольма их будет хорошо видно… А ты сам, часом, не хотел пройти через врата? — голос Бертольфин стал тоньше. — Сказывают, пройдя задом наперед и твердя имя девицы, можно снискать ее любовь.

— Бродил тут коровий пастух, — постарался отшутиться Адриен, — пятился и звал пропавшую телушку, и так она к нему присохла сердцем, что проходу не давала…

— Знаю, что ты мастак слова плести; не уводи в сторону. Пожалуй, с девицей ты одними речами, без волшбы, дело сладишь. Видели тебя с… некоей особой, и очень уж ты ворковал.

«Называется — выбрала место попенять наедине, — Адриен оглаживал Каурого, стараясь не смотреть на госпожу. — Крутила, крутила о магонцах, а вон к чему вывела. Не иначе, Готлинда донесла, старая наушница. Бабам жизнь без сплетен — хлеб без соли».

— Молчишь — значит, правда. И с чего ты удумал девушку смущать? Она в монахини уйти просилась и вдруг перестала; не от тебя ли, сьер дан Тейс, та перемена? Смотри у меня. Что тебе — забава, для нее — счастье небывалое. Потешившись, бросишь — убьешь. Оставь эти игры, пока далеко не зашло.