Александр Дюма - Тысяча и один призрак

Хотя отец меня сильно любил, но прощание наше не было продолжительным: русские должны были, по всей вероятности, появиться возле замка уже на следующий день, и нельзя было терять времени. Я поспешно надела амазонку, в которую обыкновенно облачалась, когда сопровождала братьев на охоту. Для меня оседлали самую надежную лошадь, отец опустил в седельные кобуры свои собственные пистолеты лучших тульских мастеров, обнял меня и приказал двигаться в путь. За ночь и следующей день мы сделали двадцать миль, следуя по берегу одной из тех рек без названия, которые впадают в Вислу. Преодолев этот первый двойной переход, мы были уже вне досягаемости для русских. При первых лучах солнца мы на второй день увидели сверкающие снежные вершины Карпат. К концу этого дня мы добрались до их подошвы. Наконец, на третий день утром мы вступили в одно из их ущелий.

Наши Карпаты совершенно не похожи на ваши облагороженные горы Запада. Тут перед нами встает в своем величии все то, что природа имеет своеобразного и грандиозного. Их грозные вершины теряются в облаках, покрытые белыми снегами, их громадные сосновые леса отражаются в гладкой зеркальной поверхности озер, похожих на моря, воду этих озер никогда не рассекала лодка, их хрустальную голубизну никогда не мутила сеть рыбака, глубины их так бездонны, как лазурь неба. Редко-редко раздается там голос человека, слышится молдавская песнь, которой вторят крики диких животных; песня и крики будят одинокое эхо, крайне удивленное тем, что какой-то звук выдал его существование.

Целые мили вы проезжаете под мрачными сводами леса, на каждом шагу тишина прерывается неожиданными странными звуками, повергающими наш дух в изумление и восторг. Там везде опасность, тысячи различных опасностей, но вам некогда испытывать страх — так величественны эти опасности. То вы встречаете водопады, образовавшиеся от тающего льда, низвергающиеся со скалы на скалу и заливающие узкую тропинку, по которой вы шли; то подгнившие от старости деревья падают на землю со страшным треском, похожим на шум землетрясения; то, наконец, поднимается ураган, надвигаются тучи, и молния сверкает и рассекает их, как огненный змей.

Затем остроконечные вершины, девственные леса, гигантских горы и бесконечные заросли сменяются безграничными степями. Будто настоящее море с его волнами и бурями, расстилаются на беспредельном просторе холмистые бесплодные саванны. Не ужас овладевает вами тогда, а тоска, вы впадаете в глубокую черную меланхолию, которую ничто не может рассеять: куда бы вы ни кинули свой взор, всюду открывается одинаково однообразный вид. Вы десятки раз поднимаетесь и спускаетесь по одинаковым холмам, тщетно разыскивая протоптанную дорогу; вы чувствуете себя затерявшимся в своем уединении среди пустыни, вы считаете себя одиноким в природе, и ваша меланхолия переходит в отчаяние. В самом деле, ваше движение вперед становится как бы бесцельным, вам кажется, что оно никуда вас привести не может, вы не встречаете ни деревни, ни замка, ни хижины, никакого следа человеческого жилья. Иногда только, чтобы усугубить печальный вид мрачного пейзажа, попадается маленькое озеро, без тростника и кустов, застывшее в глубине оврага. Оно, как Мертвое море, преграждает вам путь своими зелеными водами, над которыми носятся птицы, разлетающиеся при вашем приближении с пронзительными душераздирающими криками. Вот вы сворачиваете и поднимаетесь по холму, опускаетесь в другую долину, поднимаетесь опять на другой холм, и это продолжается до тех пор, пока вы не преодолеете целую цепь таких холмов, постепенно уменьшающихся в высоте.

Но вот вы поворачиваете на юг, и цепь кончается, пейзаж тогда снова становится величественным, перед вами встает новая цепь гор, очень высоких, более живописных и более разнообразных очертаний. И вот опять все покрыто лесом, все перерезано ручьями, тут тень и вода, и пейзаж оживляется. Слышен звон монастырского колокола, и по склону гор тянется караван. Наконец, в последних лучах солнца вы различаете словно стаю белых птиц, оберегающих друг друга, — это деревенские домики, которые как бы сгрудились и прижались друг к другу, чтобы защититься от какого-нибудь ночного нападения: с возрождением жизни вернулась и опасность, и тут уже приходится бояться не медведей и волков, как в прежде описанных горах, — здесь приходится сталкиваться с шайками молдавских разбойников. Однако мы продвигались. Мы путешествовали уже десять дней без приключений. Мы могли уже видеть вершину горы Ион, возвышающуюся над всеми соседними горами; на ее южном склоне находится монастырь Сагастру, в который я направлялась. Прошло еще три дня, и мы прибыли на место.

Стоял конец июля. Был жаркий день, и мы с громадным наслаждением почувствовали около четырех часов первую вечернюю прохладу. Мы миновали развалины башни Нианцо. Спустились в равнину, которую уже давно видели, двигаясь по горному ущелью. Уже можно было любоваться на течение Бистрицы, берега которой оказались усыпаны красными и белыми цветами. Мы ехали по краю пропасти, на дне которой текла река бурным потоком. Наши лошади двигались парами из-за узости дороги.

Первым ехал наш проводник, несколько наклонившись вбок на седле. Он пел монотонную песню славян Далматского побережья Адриатики, к словам которой я прислушивалась с особым интересом. Певец, похоже, был еще и поэтом. То была песнь гор, полная печали и мрачной простоты, и петь ее мог только горец. Вот слова этой песни:

Вдруг раздался ружейный выстрел. Просвистела пуля. Песня оборвалась, и проводник, убитый наповал, скатился в пропасть, лошадь же его остановилась, вздрагивая и вытягивая свою голову к пропасти, в которой исчез ее хозяин. В то же время раздался громкий крик, и со склона слетели тридцать разбойников, которые тотчас окружили нас. Все схватились за оружие. Сопровождавшие меня старые солдаты, хотя и были застигнуты врасплох, но, привыкшие к сражениям, не испугались и ответили залпом. Я тоже схватила пистолет и, понимая невыгодность нашей позиции, закричала: «Вперед!» и пришпорила лошадь, которая понеслась по направлению к равнине. Но мы имели дело с горцами, перепрыгивавшими со скалы на скалу, как настоящие демоны, они стреляли, перемещаясь при этом и сохраняя свое преимущественное положение.