Александр Бруссуев - Радуга 1

Визги достигли своего апогея, переходя на ультразвуковую частоту. Шурик сосредоточился на решающем броске, но тут внезапно наступил нокаут. Есть такой термин у боксеров, когда они прыгают по рингу, махают руками, уклоняются и уже подготавливают свой коронный победный удар, как, вдруг, «выключают свет». Только что намеревался вкусить радость победы — а наступила темнота. Значит, кто-то другой вкусил.

Точно так же произошло и с ним, да и со всеми, кто участвовал в представлении в студии. На полуслове-полувизге, на полувздохе — бац, и полная темнота. Шурик похлопал в недоумении глазами, но ничего не увидел. Он уж начал сокрушаться, что вот так внезапно взял, да и помер, но обнаружил вдруг, что в растерянности чешет себе за ухом. Он принял сидячее положение и помахал руками, как дирижер без палочки. Тот же эффект: шевелиться можно, но ни черта не видно.

Тут приоткрылась дверь с лестницы и голос Великанова произнес:

— Ну как? Кончилось светопреставление?

Они пили внизу чай, заваренный Великановым в литровой банке. Рядом стоял японский телевизор «Контесса», безобидно вещавший очередную новостную полуночную программу, словленную на примитивную встроенную антенну. Все произошедшее сейчас казалось просто выдумкой, дурацкой и нестрашной. Доказательство того, что это не привиделось, лежало в плоском футляре в сумке у Шурика. Это было зеркало, при детальном рассмотрении которого выяснилось, что помимо нескольких новообразованных трещин, амальгамированный слой хитро осыпался в некоторых местах. Если смотреть на поверхность с обратной, черной стороны, то проступали контуры мастерски выполненного силуэта футуристического черепа, какие иногда рисуют на майках старые рокеры. Просто произведение искусства, но хранить его дома на самом видном месте не было никакого желания. Шурик намеревался отвезти его на инспекцию к Аполлинарию.

Когда он вступил в словесные баталии с рогатым монстром, убеждаясь в тщетности своих возможностей противоборства, Великанов внизу ощутил смутное беспокойство. Он не мог читать книжку писателя Константинова, он не мог курить на улице, наслаждаясь покоем, тишиной и одиночеством, он даже не мог спать, притулившись на небольшом топчане. Наконец, отчаявшись успокоиться, Великанов решил подняться наверх, в студию, чтобы «хоть одним глазком» посмотреть, что же там делается.

Чуть приоткрыв дверь, сторож пришел в неописуемое изумление: на полу на боку лежал Шурик, совсем недвижимый, как мертвый, телевизор показывал всякую муть, сопровождавшуюся руганью, матами, истерическим хохотом и отрывистыми словами, несущими явную угрозу. Вокруг телевизора был нарисован мелом круг, как в книге у Гоголя, а внутри этого круга бегали, прыгали, бесновались крысы, числом миллион. Они просто кишели, почему-то не в состоянии выбраться за очерченные пределы. «Я приду за тобой!» — пролаял телевизор, а Великанов бросился вниз, сел на стул и достал папиросу. Вообще-то в помещении курить не позволялось, но он, закусив конец своего «Беломорканала» фабрики Урицкого номер 2, забыл про это правило. Да он, похоже, забыл обо всем на свете, ни спички, ни зажигалку, он так и не достал.

В студии явно происходило что-то ужасное, не соответствующее планам этого очкастого парня, что почему-то сейчас опять валялся без чувств. Старший механик решился поступить иначе, как перекладывать ответственность на кого-то еще — звонить в милицию, на пульт, в скорую помощь или пожарку. Он подошел к щиту и обесточил всю студию одним ловким щелчком рубильника. Если его поступок в последствии сочтется неправильным, то ему было на это наплевать. Он решил, что только активным действием способен оказать влияние на ситуацию. Такую выучку дает морская служба, на горе ли, или на радость.

Снова поднявшись в студию, он застал Шурика делающим хитроумные пассы руками, полную темноту, разбавленную лишь светом из приоткрытой им двери, и полное наличие отсутствия всяких крыс, крысенышей и прочих разных мышек. Шурик, божившийся, что он не сатанист, не мент и не пришелец, был безмерно благодарен Великанову за его удачное и крайне своевременное вмешательство. В доказательство своей человеческой лояльности он подарил сторожу телевизор, что было действительно очень полезным подарком: можно было иной раз одним глазом глядеть, что же нам разрешено знать из творящегося в мире.

Они молча пили свой чай, у Шурика даже перестали нервно дрожать руки, по новостям показывали очередных бородатых хмырей, задержанных чуть ли не у Екатеринбурга. Похожий на глиста репортер спрашивал одного из них, что был с выражением глаз мула привязанного к забору.

— Как вам удалось проехать через всю святую Русь с грузовиком полным взрывчатки и оружия?

— Короче, нам помогали.

Репортер просто взвился, делая головой вихляющие движения:

— Кто вам помогал на святой Руси?

— Короче, люди с полосатыми палочками и погонами.

— Как это? — он очень удивился, спинным мозгом чуя, что интервью уходит на опасную дорогу, даже забыв добавить «святая Русь».

— Короче, им давали деньги, и они по рации связывались друг с другом, чтоб не задерживали.

Пошла реклама, даже не дав глисту представиться.

— Завтра этих кадров уже не будет, — сказал Великанов. — Ночью подобные накладки позволительны — все равно никто не смотрит. Святая Русь! Вот ведь слова в обиход ввели! А остальные что — прокляты? То-то и заметно, как всякая гайская шваль деньги гребет, по барабану за что! Тоже святые!

— Не смотрели бы Вы новости, ничего там нет разумного. Пользы — ноль, одни расстройства нервной системы, — сказал Шурик и глубоко вздохнул. — Хотя нет, сейчас-то как раз польза и есть — отвлеклись от действительности.

— Так и не скажешь, что это было? — отвернулся от экрана Великанов.

— Просто научный эксперимент, не более того. Феномен, никем не объясненный до сих пор, — ответил Шурик и поднялся. Вытянул вперед сначала одну, потом другую руку, убеждаясь, что вся дрожь прошла, и добавил. — Поеду, пожалуй, домой. Завтра в Питер мчаться, надо отдохнуть.

— А чего с царапинами-то делать будешь? Что жене скажешь? — тоже привстал Великанов.

Через лоб, нос и щеку тянулись четыре багровых следа, словно от чьей-то когтистой лапы, в размер с человеческую. Не было б очков, могло и глаз повредить, не дай бог. Шурик снял окуляры, протер их отворотом куртки, посмотрел в зеркало, висевшее у входа и осторожно потрогал рубцы указательным пальцем.

— Да, незадача, — сказал он, цыкнув языком. — Что тут сказать — производственная травма. Хорошо, очки не разбились. Настоящие, цейсовские, потому и остались целы.

— Скажет жена, девка тебе всю морду изукрасила, да еще напридумывает что, — покачал головой из стороны в сторону сторож.