Александр Бруссуев - Радуга 1

— А я Вас помню, — сказал Иван, осторожно пожимая протянутую руку. — Вы — Лена, учились где-то в «крупе» (институт культуры им. Крупской). Мы к вам на Бассейную на дискотеку по приглашению ездили. Шурик еще слайды свои крутил, те, что из «Пентхауса».

— Все правильно, только не «крупа», а «Герцена» (пединститут), ну да неважно. Но Вас я, простите, не припоминаю.

— Ванька тогда маленьким был и стеснительным, зато теперь — орел! Ты, кстати, какими судьбами здесь? — вмешался Шурик. — По-моему, ты по распределению в Беломорско-Онежском пароходстве работал. А сейчас чем занимаешься?

— Вон там моя супруга лазит, сейчас подойдет — представлю. Я теперь, как бы это сказать, диггер, только не городской, а … — Иван замялся. — А негородской.

— Это кто диггер? — спросила высокая женщина, подходя к ним. — Здравствуйте, я — Людмила. Мы по пути сюда заехали. Возвращались из Финляндии, решили на чудо посмотреть.

— Вы там живете? — поинтересовалась Лена.

— Да нет, мы живем на Чапаева, туда просто по магазинам ездили. Пока Ваня дома — катаемся иной раз. Он не диггер, он на голландцев работает, на буксирах. Два месяца дома — два месяца там.

— Шикарный график, — закивал головой Шурик. — А что насчет диггерства? Шутка?

— Да какое там диггерство! — махнула рукой Людмила. — Уедут с Сусловым, да пьяными по катакомбам ползают. Отдыхают от семейного быта. Вы Суслова знаете?

— Если Шуру — то да, — попытался заговорить Шурик, но Людмила его ловко перебила.

— Конечно — Шуру. Он тоже с вами учился, правда немного пораньше. Тоже моряком работает. На каких-то норвегов. Съездят они куда-нибудь, извозятся все в грязи, потом друг перед другом хвастаются: кто больше черепков насобирал. Уже на лоджии места нет от трофеев. Ну да ладно, я не против, — она приобняла молчаливо улыбающегося Ивана. — Лишь бы семью содержал. А он — настоящий кормилец! Ванечка!

Шурик с Иваном отошли к ладье под предлогом тщательного осмотра. Людмила увлекла разговором Лену. Та только кивала головой.

— Ну как дела вообще-то? — спросил Иван и мимолетом осторожно погладил древнюю ладью.

— Да, знаешь, работаю в одной организации. Офис в Питере на Большой Морской, живу здесь, езжу в командировки. Нормально, интересно, но…

— В этой стране всегда есть «но», — пожал плечами Иван, вытащил сигарету и закурил. — Насколько помню — ты не куришь. Поэтому и не предлагаю. Здесь у нас образовалась, наконец-то, истинная демократия. Из телевизора прогнали оппортунистических комсюков, Жирик перестал буянить, боится за свое благополучие, лишь брыкается иногда по старой памяти, УК РФ и тот с комментариями популярного юриста по совместительству президента страны, как отписал Кивинов в «Ночь накануне». Не читал?

Шурик отрицательно помотал головой.

— Ладно, как говорится у нас на флоте: «Хуже, чем в России и Украине только в Америке», — Иван хотел, было, запулить окурок в воду, но передумал и запихал в спичечный коробок. — Что за пургу про этот раритет тут говорят! Главное, не понимаю — зачем врать-то? Растащат местные вахлаки по досочкам — это неизбежно, но придумывать серийное строительство в Лодейном Поле! Сам-то что думаешь, как бывший корабел?

— Думаю, что неспроста Ладога вытолкнула нам такое богатство, — Шурик тоже потрогал лодку за борт. — Сделана из сосновых досок, набор из цельных стволов с корнями, причем.

— А сколько досок? — невинно поинтересовался Иван.

Шурик на него внимательно посмотрел и улыбнулся.

— Ну ты даешь, Ванадий! — сказал он. — Из ста, конечно. Корма — березовая, чтобы легче, наверно, была. Руль — дубовый.

— А весла — из рябины, — добавил Иван. — Только сейчас понял, что несколько плотно связанных между собой рябиновых стволов — самые гибкие и прочные в мире весла. След огня на корме. Что мы имеем?

— «Наконец-то Сампо в лодке, В лодке пестрая та крышка. Челн мужи толкают в море, На теченье — стодощатый. С шумом в воду челн спустился На течение боками». Ваньша, ты откуда, дитя полесья, «Кантеле» знаешь?

— Сорок вторая руна, Шурик, — сощурил Иван один глаз. — Так в Карелии любой школьник знает — в школе преподают. Вот я и готовился, чтобы сюда перебраться, читал, учил, смотрел картинки.

— Это точно, в школах преподают, — усмехнулся Шурик. — Наследие предков. Народ, не знающий своего прошлого, теряет будущее.

— Вот и я думаю, что эта ладья — найденный Вяйнямёйненом челн, на котором они вывезли свое Сампо. Только не очень довезли: пришлось биться-рядиться, в итоге крышку сперла старуха Лоухи, а сама мельница разбилась на множество кусков, кои потом Вяйнямёйнен собрал в лучшем виде. Сампо была горячей мельницей, жгло вокруг себя все, не даром ее держали в медной горе. Вот и обуглилась корма. Да еще и старухины пособники пошалили, пытаясь отбить. Красиво, правда?

— Разбилось, говоришь? — Шурик почесал у себя над ухом. — Да, романтично и символично. Так, а что мы имеем по самой этой мельнице?

— «Сампо новое уж мелет. Крышка пестрая готова: И с рассвета мелет меру, Мелет меру на потребу, А другую — для продажи, Третью меру на пирушки». Так, вроде бы, в десятой руне.

— Точно! Но не еду же она мелет, в самом деле. Раньше говорили: «У каждого своя мера», «Знай свою меру». Мера — по большому счету гора на севере, которую все видели издалека. И она определяла манеру поведения. Значит, Сампо ни много, ни мало — была лучшим советчиком как поступать, как себя вести. Сампо — это заповеди. Ваньша, ты гений.

— Я знаю, — ничуть не смутившись ответил он. — Это дело проходящее. К тому же совсем неблагодарное. Однако, нам пора. Шурик, давай, как-нибудь созвонимся и встретимся. У нас есть о чем поговорить. К тому же вроде бы и земляки мы теперь.

Они разъехались, договорившись встретиться. Но никто и никогда бы не предположил, что следующая их встреча произойдет через миллион лет, а будто бы — завтра.

Как известно, в природе из ничего нечего не получается, а если где-то, вдруг, прибудет, то обязательно найдется место, где убыло. Одно из начал термодинамики. Закон этот неизменен, просто люди на него зачастую не обращают внимания.

Никто не задумывался о последствиях отторжения озером древней ладьи. Чиновники вздыхали: еще одна забота на шею, более приземленные заботы одолевали, а тут — ЮНЕСКО, транспорт, грузчики, место установки. Менты щерились: будто нам своего геморроя не хватает, лодка еще какая-то трухлявая объявилась. Причем, слово «геморрой» использовался исключительно в прямом, медицинском смысле.

Ладья тем не менее оставалась на своем месте, ждала зимы и полного разрушения. Сначала к ней потянулись дачники, из тех, что с Москвы и Питера. Их особняки стояли в самых живописных местах, служа досадным препятствием некоторым карельским старожилам, привыкшим в этих местах подходить к ничейной, то есть государственной, воде. Эти вальяжные дачники, умудренные жизненным опытом, местных жителей просто не замечали: чернь какая-то со среднедушевым доходом в жалких две с половиной тысячи долларов в год. Если же аборигены, как правило в изрядно пьяном виде, начинали буянить, кричать про равенство, то им сразу отвечали про братство, подразумевая про братство с огромными собаками. Псы, теряя с клыков слюну, воодушевленно братались, отрывая изрядные куски мяса с одеждой у недовольных. И наступал ожидаемый консенсус, сопровождаемый косыми ненавидящими взглядами покусанных и облапошенных. Но за смотр денег, как известно, не берут, пусть себе глазеют, твари.