Либба Брэй - Прекрасное далеко

Кебмен вскоре останавливает экипаж, и мы с Картиком оказываемся на улицах прямо под Тауэрским мостом. Этот мост действует всего два года, и на него стоит посмотреть. Две большие башни возвышаются как средневековые бастионы. Между ними высоко над Темзой висит сам мост. Он разводится, чтобы пропустить суда, идущие в порт, — а их здесь много. Темза битком набита ими.

На тротуаре, прямо в сырой грязи, сидит старая нищенка. Она трясет жестяной коробкой, в которой лежит один пенни.

— Прошу, сэр, подайте монетку!

Картик кладет в ее коробку соверен, и я понимаю — скорее всего, это все, что у него есть.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я.

Он поддает ногой камешек, камешек взлетает в воздух, и Картик играет им, как мячом, не позволяя упасть.

— Ей это нужно.

Отец всегда говорит, что ничего хорошего нет в том, чтобы подавать милостыню попрошайкам. Они истратят полученные деньги неразумно, а то и напьются или позволят себе еще какие-нибудь удовольствия.

— Она может купить на эти деньги выпивки.

Картик пожимает плечами:

— Значит, она напьется. Дело не в деньгах, дело в надежде.

Он отправляет камешек высоко в воздух. Тот падает далеко впереди.

— Я знаю, что это такое — постоянно бороться за то, что другие получают просто так.

Мы подходим к заводи, битком набитой судами разнообразных типов, от самых маленьких шлюпок до больших кораблей. Я не понимаю, как они умудряются подходить к причалам и отходить от них при том, что с одного судна на другое можно без труда перешагнуть. Однако они выстраиваются перед складами и доками, ожидая, когда их разгрузят.

Узкая лестница ведет вниз, на берег. Я жду, что Картик предложит мне руку. Но он начинает спускаться без меня, засунув руки в карманы пальто.

— Что тебе мешает? — спрашивает он.

— Ничего, — отвечаю я, ступая на лестницу.

Картик смотрит в небо.

— Почему леди никогда не показывают, что сердятся? Вас что, специально учат этому искусству? Это здорово смущает.

Я останавливаюсь и в слабом синеватом свете смотрю на него.

— Если хочешь знать, ты мог бы предложить мне руку в начале лестницы.

Он пожимает плечами:

— Зачем? У тебя свои руки-ноги есть.

Я пытаюсь сохранить самообладание.

— Так принято, чтобы джентльмен помогал леди спускаться по лестнице.

Картик фыркает.

— Я не джентльмен. А этой ночью и ты не леди.

Я пытаюсь возразить, но обнаруживаю, что просто не могу этого сделать, и мы идем вдоль Темзы, не говоря больше ни слова. Великая река плещется о берег в мягком ритме. Волны поднимаются и опадают, и снова поднимаются, как будто им тоже хочется вырваться на свободу хоть на одну ночь. Я слышу вдали голоса.

— Сюда.

Картик поворачивает туда, откуда доносятся голоса. Грязь под ногами становится гуще, поднимается туман. Прямо в воде я вижу с десяток человек — от старых женщин до чумазых детей.

Одна старуха напевает какую-то матросскую песенку, умолкая только тогда, когда ее сотрясает отчаянный кашель. Ее платье представляет собой рваную тряпку. Она настолько грязна, что сливается с сумерками, как тень. Продолжая петь, она погружает в Темзу глубокую сковороду и тут же вытаскивает ее. И быстро обшаривает сковородку, встряхивая. Что она ищет?..

— Грязные жаворонки, — поясняет Картик. — Так их называют. Они просеивают грязь со дна Темзы, ищут что-нибудь достаточно ценное, чтобы это можно было продать — тряпье, кости, жестянки или куски угля, упавшие с барж. Если им повезет, они могут найти и кошелек какого-нибудь матроса, встретившего дурной конец… ну, это если багры речных бродяг не выловят его первыми.

Я морщусь.

— Но бродить по пояс в воде…

Картик пожимает плечами:

— Это куда лучше, чем быть тошерами, уверяю тебя.

— Скажи на милость, что такое тошеры?

— В общем то же, что грязные жаворонки, только они роются в сточных канавах и трубах канализации.

— Что за чудовищное существование…

Тон Картика становится жестким.

— Им приходится добывать средства для жизни. А жизнь не всегда честна.

Он хочет уколоть меня этими словами и достигает цели. Мы снова умолкаем.

— Ты постоянно говоришь о судьбе и предназначении, — через некоторое время говорю я. — Но как тогда ты объяснишь судьбу этих людей? Неужели им предназначено только страдать?

Картик засовывает руки глубоко в карманы.

— Страдание — это не судьба. И неведение тоже.

Из тумана доносится женский голос:

— И чего тебе речка подарила сегодня?

Другой голос кричит в ответ:

— Ого, я нашла тут яблок пакет!

Женщины громко хохочут.

— Они находят в воде яблоки? — растерянно спрашиваю я.

Картик усмехается.

— Это особый жаргон кокни. Последнее слово рифмуется с тем, что подразумевается. «Яблок пакет» — «ничего тут нет». То есть она хотела сказать, что ничего не нашла.

— Оу! Картик!

Беспризорник, спотыкаясь, выходит из грязной воды.

— А я тебя жду, приятель.

— Мы немного задержались, Тоби.

Картик кланяется перемазанному парнишке.

Тоби подходит ближе, а с ним приближается и его запах. Это чудовищная смесь стоялой воды, гнили и кое-чего похуже. У меня скручивает живот, и приходится дышать ртом, чтобы не потерять сознание от вони.

— Как дела с поиском сокровищ? — спрашивает Картик.

Он думает, что никто не заметит, как его рука поднимается к подбородку и пальцы осторожно прикрывают нос.

— Не слишком хорошо, но и не слишком плохо.

Тоби протягивает раскрытую ладонь. На ней лежит странный набор предметов — маленький кусочек угля, две заколки для волос, чей-то зуб, шиллинг… Все это густо покрыто мокрой грязью. Тоби широко улыбается, демонстрируя нехватку зубов.

— На это можно купить пинту эля.

Потом он подозрительно присматривается ко мне.

— Это что, леди в мужских штанах?

Думаю, на моем лице отразился ужас.

Картик вскидывает брови.

— Никого тебе не одурачить.

Тоби побрякивает своей добычей.

— Она не красавица, приятель, но выглядит чистенькой. Сколько?

Я не сразу понимаю, но когда до меня доходит смысл его слов, я разъяряюсь.

— Эй, ты…

Картик быстро хватает меня за руку, заставляя умолкнуть.

— Извини, приятель, — говорит он. — Она со мной.

Тоби пожимает плечами и поправляет грязную кепку.

— Да я просто так.

Биг-Бен бьет четыре раза. Звон колоколов проносится сквозь туман, и я ощущаю его всем нутром.

— Ну что, пошли, что ли? — спрашивает Тоби.

— Ну и нахал, — ворчу я.

«Она не красавица, приятель». Парнишка принял меня за обычную проститутку, но почему-то замечание о моей внешности задело меня куда сильнее.

От теней отделяется маленький мальчишка с обветренными губами и большими синяками под глазами. У него и голос-то еще не ломался, ему не больше десяти лет, но в нем уже ощущается пустота, как будто в душе ничего не осталось.