Либба Брэй - Прекрасное далеко

— Бойся рождения мая, бойся рождения мая, — ритмично повторяю я. — Какое это может иметь отношение к Цирцее? Она же тогда не знала, что я приду к ней.

Я еще несколько раз повторяю все ту же фразу, так и эдак поворачивая ее в уме, и тут мне в голову приходит нечто новое.

— День рождения. Предостережение может относиться к дню рождения. Когда родился Амар?

— В июле, — отвечает Картик. — А ты — двадцать первого июня.

— Мило, что ты это помнишь, — говорю я.

— Мы тогда впервые встретились.

— А ты когда родился? — спрашиваю я, только теперь сообразив, что я этого не знаю, что никогда этим не интересовалась.

— Десятого ноября, — отвечает он.

— Значит, к тебе это не относится, — говорю я, потирая виски.

Далекие сирены кораблей звучат ближе. Мы рядом с портом. Что-то знакомое чудится мне в этом месте. Я уже тогда это почувствовала, когда мы с Картиком приходили встретиться с Тоби.

— На причалах грусти, — говорю я, вспоминая строфу из стихотворения Йейтса, которое нашла в книге Вильгельмины.

Там еще была иллюстрация: комната, картина на стене… на картине — корабли. А что, если это была не картина, а окно?

— Фоулсон! — кричу я. — Останови карету!

— Нет, только не здесь, — кричит он в ответ.

— Но почему?

— Ключ — это самое дурное место, какое только можно найти. Тут полно проституток, бандитов, убийц, наркоманов и прочего такого народа. Уж я-то знаю. Я здесь родился.

У меня холодеет внутри.

— Как ты его назвал?

Фоулсон повторяет четко, как будто говорит с глупым ребенком:

— Ключ! А вы сумасшедшая, если думаете, что я тут остановлю такой дорогой экипаж.

— Мне это не нравится, — бормочет Фоулсон.

Он поднимает воротник в попытке защититься от липкой сырости. Мы пробираемся в темноте по скользким булыжникам. Фоулсон сжимает в руке складной нож, как защитный талисман. С реки доносится отвратительная вонь.

— Вы уверены, что это место называется именно Ключом? — спрашиваю я.

Здешние дома — если их вообще можно так назвать — узкие и кривые, как зубы нищенки.

— Так мы всегда его называли. Из-за складов и причалов. Ну, просто звучит похоже. «У причала» — многие так произносят, что похоже на «У ключа». Вот и прицепилось название. Да еще там все заперто, на складах, все под ключом… ну, тоже имеет значение.

— Да уж, спасибо за урок, Фоулсон, — бормочет Картик.

— Это ты о чем? — ворчит Фоулсон.

Я перебиваю их:

— Джентльмены, давайте не терять голову. У вас еще будет время сцепиться, попозже. Я надеюсь.

Мы шагаем по темным улицам, которые то и дело извиваются и поворачивают куда-то. Как и предупреждал Фоулсон, здесь в тенях скользят весьма сомнительные фигуры, и мне не хочется рассматривать их получше.

— Таможня совсем недалеко, — говорит Фоулсон.

— Бригид рассказывала, что когда Вильгельмина приехала в Лондон, она на целую неделю потерялась где-то рядом с таможней. Что, если это место было ей хорошо знакомо? Если здесь она чувствовала себя в безопасности, как это ни странно звучит?

Мы огибаем еще один угол, и еще один, пока наконец не выходим к нескольким обветшавшим зданиям, смотрящим на старые причалы. Я слышу, как перекликаются суда; отсюда открывается отличный вид на реку.

— Это здесь, — говорю я. — Я знаю это место по видениям. Ну же, Вильгельмина. Не подведи меня сейчас!

И я вижу ее перед собой, все в том же лавандовом платье.

— Вы ее видите? — тихо спрашиваю я.

— Видим кого? — не понимает Фоулсон, выставляя перед собой нож.

— Я не вижу, — говорит Картик. — Но видишь ты. Мы пойдем за тобой.

Вильгельмина идет мимо целого ряда строений, пригодных только для того, чтобы сровнять их с землей, и исчезает за стеной.

— Это здесь, — говорю я.

— Вы что, чокнулись?

Фоулсон отступает назад.

— Может, я и в самом деле сумасшедшая, мистер Фоулсон, — отвечаю я. — Но я не узнаю этого, пока не войду. А вы можете идти со мной или нет, как хотите.

Картик пинает полусгнившую дверь, и я вхожу в разрушающееся, давно заброшенное здание. Здесь темно и пахнет плесенью и соленой водой. В углах скребутся крысы; от шороха их быстрых когтей у меня по спине пробегает дрожь. Картик рядом, он тоже держит наготове нож.

— Черт знает что, — бормочет Фоулсон себе под нос, и я ощущаю его страх.

Мы поднимаемся по почти развалившейся лестнице. Какой-то человек, скорее мертвый, чем живой, лежит на верхней площадке. От него несет спиртным. Стены облупились под воздействием сырости и грибка. Картик осторожно шагает по темному коридору, я иду следом. Мы минуем открытую дверь, за которой я вижу еще нескольких лежащих. Голова женщины приподнимается и снова падает на грудь. Из комнаты воняет мочой и отбросами, и этот запах невероятно силен. Он забивается в нос, я задыхаюсь, и в конце концов поневоле начинаю дышать ртом. Это все, что я могу сделать, потому что мне хочется лишь одного: с визгом удрать отсюда.

— Прошу тебя, Вильгельмина! — снова шепчу я, и она появляется впереди, светясь в темноте.

Она проходит сквозь последнюю в коридоре дверь, и я дергаю ручку, но она заржавела и не поддается. Картик нажимает на дверь плечом, но она не шевелится.

— Отойдите в сторонку, — говорит Фоулсон.

Он открывает лезвие ножа и ковыряется в замке, пока тот не щелкает.

— Говорил же он, что я умею обращаться с ножом.

— Действительно умеете, мистер Фоулсон. Спасибо.

Я распахиваю дверь; она скрипит так, словно обозлилась спросонок. В комнате темно. Немного света проникает сюда лишь через маленькое окошко, сквозь которое видны Темза и суда — то, что на иллюстрации в книге я приняла за картину. У меня не остается сомнений: это комната из моего видения.

— Что это за местечко? — спрашивает Фоулсон, кашляя от сырости.

— Как раз это мы сейчас и выясним, — говорю я. — У вас есть спички?

Фоулсон достает из кармашка жилета маленький коробок и подает мне. Я чиркаю спичкой, добавив к царящей в комнате вони еще и запах серы. Спичка вспыхивает, и я замечаю стол и фонарь, покрытые паутиной. В фонаре — огрызок свечи. Я зажигаю ее, поднимаю фонарь — и комната заполняется светом.

— Будь я проклят! — выдыхает Фоулсон.

Стены. Они сплошь покрыты словами. А в центре одной — рисунок, изображение Дерева Всех Душ, и на его ветвях висят тела.

Надписи поблекли от времени, но я читаю, что могу. «Я вижу во тьме. Она превратилась в дерево. Они — единое целое. Ее благородная сила разложилась».

— «Она обманула нас всех», — читает вслух Картик. — «Чудовище».

— «Самая любимая из всех нас больше не любима. Моя сестра пропала», — читаю я и в ужасе смотрю на рисунок. — Евгения…

Фоулсон осторожно подходит ко мне сзади.

— Вы говорите, что Евгения Спенс теперь… что?