Инна Александрова - Школьная история, рассказанная самоубийцей

Но некоторым, как видно, не всё равно. Кто-то сказал учителю, что мы с Иренкой вырастили куст. Иренку больше не пускают в школу. Иногда я встречаюсь с ней за углом, возле моего дома. Но это происходит всё реже. Теперь ей трудно сюда попасть. Иногда она передаёт мне записки через Полиморфу; в последней было сказано: "Жди, уже скоро", но с тех пор, кажется, прошло уже много дней…

Каждое утро я по-прежнему иду в школу через пустырь. Я останавливаюсь и подолгу смотрю на куст, на цветы, на бабочек… я думаю об Иренке, о том, что мы с ней больше не встретимся: её не пустят сюда… Я многого теперь не помню: без Иренки мне снова стало трудно осознавать себя мёртвой; в школе я опять забываю, что нахожусь в мире смерти и снов. Я смотрю на цветы и повторяю: "Смерть не страшна"… повторяю и надеюсь, что Иренка всё-таки вернётся. Я забыла почти всю песню, и только эта строчка, случайно застрявшая в памяти, назойливо звучит у меня в ушах…

В школе я теперь снова сижу за одной партой с Риткой. Похоже, она даже рада, что Иренка к нам не приходит. Мы снова стали дружить, хотя больше не откровенничали друг с другом, как там, у цветущего куста… От Ритки-то я и узнала новость; похоже, её давно уже знали все, кроме меня…

– Завтра субботник, – говорит Ритка, щуря хитрые зелёные глаза. – Будем убирать пустырь, как всегда. Ты придёшь?..

– Приду, – механически отвечаю я, – и вдруг меня пробирает холод. Я понимаю, что это значит. Учителя хотят срубить мой куст; и они это сделают, – кто сможет им помешать?..

– Они хотят срубить его… да?… – шёпотом говорю я.

Ритка молча кивает. На уроках мы опасаемся говорить громко. Но я понимаю её с полуслова, – не зря же мы учились вместе столько лет.

Класс плывёт перед моими глазами; как в тумане, я дожидаюсь конца уроков и бегу домой, – к Полиморфе, единственному существу, которое может меня понять…

Домой я добираюсь быстро, – не то что в тот раз, когда у нас гостила Иренка. Полиморфа странно смотрит на меня; ей непонятно, чем я взволнована. Мой голос дрожит; я сбивчиво рассказываю ей про куст, про Ритку и про субботник. Я уверена, что Полиморфа не сможет мне помочь. Она всего лишь дух, – да и что она умеет, – разве что живых пугать?.. Но Поля, похоже, так не считает. Она садится рядом со мной и излагает странный, почти безумный план…

Я не уверена, что смогу осуществить его. В этом мире я мало что могу. По сравнению с Полей я сущая неумеха; раздваиваться и превращаться я кое-как научилась, но то, что она предлагает, намного сложнее…

В субботу я выхожу из дома рано, ещё до рассвета, – и бегу на пустырь, где растёт мой цветущий куст. Золотистые бабочки порхают вокруг него; когда я смотрю на них, мне кажется, что светит солнце… Я готова на всё, чтобы защитить своё чудо. Моя жизнь потеряет смысл, если здесь не будет его…

Я сижу под цветущим кустом и жду, – а небо постепенно светлеет; серое утро сменяет тёмно-синие предрассветные сумерки. Проходит час или больше, – и ко мне присоединяется Ритка. Сегодня она тоже встала рано, и непонятно, – то ли Ритка пришла позлорадствовать, то ли хотела поддержать меня?..

Мы сидим рядом и молча смотрим на бабочек. Возможно, Ритке тоже жаль, что куст срубят; просто она почему-то верит, что из-за этого куста я отсюда уйду, – а ей не хочется меня отпускать. Я знаю, почему. Она утопилась в реке, чтобы снова дружить со мной, – а если я уйду, то получится, что всё было зря…

Ритка дёргает меня за рукав. Засмотревшись на бабочек, я не заметила, что со стороны школы к нам движется толпа. Я вижу учителей, учеников из параллельного класса, своих одноклассников, – всех, кого хоть как-то помнила. С ними идут старшеклассники; в руках у них топоры и лопаты…

В отчаянии я бросаюсь вперёд, но Ритка удерживает меня. Я стою на дороге между толпой и кустом, раскинув руки, – как будто это поможет защитить его, – и наблюдаю, как они идут… Им нужно, чтобы вокруг была серая сухая земля, но этого не будет. Никогда, ни за что…

Я знаю, что мне делать. Меня научила Полиморфа. Духи могут вселяться в любой предмет; после смерти я тоже стала духом. Только память о прошлом помогает мне не потерять форму; но я могу отбросить её…

Я подхожу к кусту и прижимаю к ветке руку… Мы становимся как будто одним целым: я чувствую, как течёт сок под тонкой корой, – словно моя кровь… Моё тело исчезает, бледнеет; его очертания дрожат, словно я стала жидкой и вливаюсь туда, – под кору, в зелёную кровь растения.

Моя душа вселилась в куст; теперь он – это я, мои руки – это ветки, они тянутся вверх, высоко, к самому небу… Это на мне расцветают жёлтые цветы, это вокруг меня порхают бабочки. Мне так спокойно и легко…

Я слегка шевелю руками – и ветви двигаются, словно пытаются дотянуться до облаков…

У меня получилось вселиться в куст; теперь мне нужно вытащить корни из земли и перенести его в другое место. Куда-нибудь подальше отсюда… подальше от всех…

Я пытаюсь пошевелить корнями, но это трудно: земля сухая и жёсткая, а толпа уже подходит. В отчаянии я рвусь в сторону; комья земли летят из-под корней…

– Руби его под корень, – говорит кто-то. – Вот так, хорошо…

Я слышу глухие удары… Но это не удары топора: они звучат монотонно и размеренно, как будто это стучат часы или рядом бьётся чьё-то живое сердце… Земля дрожит; глубокие трещины расползаются в стороны от корней. Мне хочется провалиться под землю, чтобы спрятаться от духов и мёртвых людей; я делаю усилие, – сухая земля трескается, и куст летит вниз, в глубокую чёрную бездну…

– Вот так, хорошо, – повторяет кто-то другой…

Яркий свет бьёт мне в глаза. Я протягиваю руку и вижу, что это уже не ветка, – это рука младенца с маленькими, сморщенными пальцами, крепко сжатыми в кулачок. Младенец… Я младенец…

Темнота накрывает меня, и я вижу в последний раз: где-то там, по другую сторону мира, на пыльной земле, в которой даже трава не растёт, сидит моя подруга Ритка и плачет, размазывая по лицу слёзы.

– Я вернусь за тобой. Ты только меня дождись… – шепчу я ей и не знаю: слышит ли она меня?..

Вместо шёпота у меня вырывается крик. Пронзительный и звонкий… Чьи-то руки подхватывают меня, поднимают вверх, к потолку, к яркому свету неоновых ламп…

Я сразу зажмуриваюсь, но успеваю увидеть, что внизу на узкой железной кровати лежит Иренка. Она почти такая же, как раньше, только лицо у неё усталое…

– Девочка… у вас девочка, – слышу я чей-то голос, и она улыбается, рассматривая меня, – как будто видит в первый раз…

Я помню день своего рождения. Помню белые больничные стены, халаты врачей, ослепительный свет… Меня отнесли в палату, а ещё через несколько дней нас с Иренкой выписали домой.