Наль Подольский - Возмущение праха

Да, склочности и привычки хамить она не теряла и в экстремальных ситуациях.

— Я тебе же, дурочка, экономлю силы. И силы, и время, и риск. Письменный отчет не понадобится. Никаких бумажек, никаких документов. Расскажешь по-быстрому, что да как, получишь свой гонорар, и до свидания. Организации тут замешаны серьезные, не сомневайся, станут всех просвечивать — а у тебя все чистенько будет, никаких посторонних контактов, следи не следи.

Последний аргумент ее убедил, иногда она бывала не вовсе дура. Мы забрались в мою машину, и она совсем по-человечески пожаловалась, что холодно. Я завел двигатель и включил печку — ее все равно трясло. Пошарив в перчаточном ящике, я нашел фляжку коньяка, и она жадно припала к горлышку. Я тоже сделал глоток, но осторожно — не хватало еще влезть в свару с гаишниками.

— Спасибо, так лучше… Можно, я выпью все?

Я был потрясен: она, можно сказать, на глазах очеловечивалась. Вот что значит нервное потрясение… Некоторым натурам на пользу.

Дождавшись, пока она выпьет все до конца и закурит сигарету, я включил диктофон:

— Ну, давай.

— Это было ужасно. Я уже крепко спала, когда позвонил Щепинский, в три десять… время специально для вас заметила…

Золотко… ну прямо отличница из десятого «б»…

Она принялась рассказывать то, что я и без нее знал, но вмешиваться я остерегался: вдруг собьется, запутается, да и версии сопоставить не вредно.

Наконец она добралась до того, как полковник обозвал ее сукой.

— Постой. Отмотаем немного назад. В какой момент начал паниковать Щепинский? Что его испугало?

— Когда блок диагностики вывел на экран текст: «Для регистрации развития патологии не хватает объема памяти». Он понял, что все пошло вразнос.

— А внешне… на трупе… что-нибудь было заметно?

— Внешне еще нет.

— Как себя вел полковник?

— Он еще ничего не понимал. Но он и так был мрачный.

— А ты когда испугалась?

— Когда он стал разбухать… раздуваться. Я подумала: вдруг он лопнет и забрызгает нас всех своей кровью… или тем, что у него вместо крови. Но это еще цветочки… по-настоящему страшно стало потом… — Она замолчала, чтобы прикурить новую сигарету, и не сразу справилась с зажигалкой, так дрожали ее пальцы.

Я ей дал отдышаться, и она продолжила без моих понуканий:

— Вот это был настоящий кошмар, фильм ужасов… когда он ожил и слез с каталки… не слез, а сполз и свалился на пол… и начал реветь, как подыхающий ишак… его лица я еще не видела, видела только, что он как бочка… полковник вызвал своих людей, они его подняли и сразу же уронили… один, молоденький, блевать начал… это описать невозможно. — Она на секунду остановилась и повторила: — Нет, невозможно…

— Пожалуйста, попробуй все-таки.

— Лицо у него тоже распухло, стало дико широким… только не лицо это… лицо — не подходит… Волос не было, вернее, были, но сзади, на шее и на затылке, а голова, как пузырь, и мягкая с виду, — ее лицо передернулось гримасой отвращения, — мне сперва показалось, что глаз тоже нет, но они были, только на лбу… там, где у людей лоб… маленькие такие, без бровей и ресниц, в мягких глубоких ямках. А все остальное, как в шрамах, только это оказались не шрамы… меня сейчас стошнит, — она приоткрыла дверцу, — а губы, сросшиеся между собой в сплошные красные щели… ряда три… да, три… налитые кровью… когда он мычал, они сразу все шевелились, как насосавшиеся пиявки… Не могу больше, сейчас блевать буду. — Она выскочила из машины и зажала рот руками, но на воздухе тут же пришла в себя.

Я тоже вышел.

— Все, теперь все, — более спокойно сказала она, — и я действительно не могу больше.

— Достаточно. Ты хорошо рассказала, просто превосходно. Вот, во-первых, твой гонорар…

— А во-вторых? — напряженно спросила она.

— Во-вторых, если ты имела неосторожность делать какие-либо записи по нашим делам, то уничтожь. Проверь, нет ли лишнего чего на компьютере. И соблюдай восточные добродетели.

— Это еще какие?

— Не видела, не слышала, не скажу.

— А, эти… — невесело усмехнулась она и, к моему невероятному удивлению, добавила просительно, чуть не смущенно: — Я знаю, что вы спешите… но все-таки чашку кофе… всего десять минут… мне не хочется заходить одной, вы меня понимаете?

Еще бы не понимать, я не меньше нее нуждался в чашке кофе. И хотя до ее состояния мне не было дела, я согласно кивнул, одновременно проклиная свое легкомыслие.

Пробыл я у нее ровно десять минут, ибо сюда в любой момент могли нагрянуть любые люди. Как ни странно, она этого не понимала и смотрела на меня как на сумасшедшего, когда я перед уходом тщательно обтер платком свою чашку и рюмку.

— Ты же вряд ли сейчас станешь мыть посуду, — пояснил я ей на прощание.

Ехать к себе домой было бы неосторожно, и я запилился прямо в Институт. Горилла из наружной охраны не выразил ни малейшего удивления по поводу рвения к работе в столь раннее время; тачку со всем барахлом я загнал в их гараж, благо запоры там были надежные, а сам пристроился покимарить на койке Полины в бывшей «детской», ключ от которой завалялся у меня в кармане.

Поспать удалось немного — в девять принес черт Крота, который занудно перечислял причины, по которым не следует спать именно здесь, и предложил для этой цели другое помещение. Я охотно взял ключ от комнаты на втором этаже, но мне было уже не до сна: я хотел сегодня же подготовить отчет Порфирию.

В каземате, где располагался мой персональный компьютер, я к полудню покончил с распечатками ночных фонограмм, изготовлением с них демонстрационных копий, без пауз, и с пояснительной запиской, суммирующей весь материал.

Дальше было не обойтись без Джефа. Сперва он категорически отказывался просыпаться, но я все же переупрямил его, сунул под холодный душ и увез, чтобы заставить работать в студии его приятеля, которой Джеф иногда пользовался.

Я его пас до вечера, хотя и безоговорочно ему доверял. Мало ли что: выкинет по рассеянности пробный отпечаток в мусорную корзину или кто из коллег-фотографов заглянет на огонек — потом гадай, где возникла утечка. Как только я вечером получил полный пакет иллюстрационных материалов, Джеф, не раздеваясь, рухнул на диван, предвосхитив тем самым совет, который я хотел ему дать: пару дней не появляться дома. Я тоже нуждался в отдыхе и поехал ночевать в Институт как в наиболее для меня безопасное место.

Утром должен был смениться с дежурства Бугай. Требовалось забрать у него видеокассеты, и, поскольку они представляли собой взрывной материал, я поехал за ними вместе с Васей, не рискуя доверить их ему одному. Вася стал для меня темной лошадкой, и, получив кассеты, я отделался от него, прежде чем ехать к Джефу, чтобы не засветить новое место обитания последнего.