Яцек Дукай - Иные песни

Пойманный врасплох перерывом в словотоке софистеса, господин Бербелек чуть не подавился.

— Какой?

— Магия. Магои. Так вот, как пишет Геродот, в странах, лежащих к западу от земель доалександрийских персов, жило племя мидийцев, из которого вышла закрытая каста жрецов, практиковавших некие специфические ритуалы, зороастрийские лишь отчасти. Их-то на староавестийском, полагаю, и именовали «магои». И вот кого первым записали в истории как магои: Зороастра, Астрампсиха, Остана, Гобрия, Пазата, именно их. Святых мужей, неосознанных текнитесов или совершенно еще диких кратистосов, создателей религии, мудрецов. Аристотель весьма подробно объясняет в «Magikos», что никакой магии не существует. Но кто же тогда те, что и нынче именуются магои и выступают пред толпами? Плутоватые демиургосы, что специализируются всякий в одном эффектном искусстве, например демиургосы пироса, ядящие огонь, демиургосы движения, левитирующие над крышами, о, тоже мне, сильная магия, но люди жаждут верить, что в этом мире есть чудеса, что не все можно охватить разумом, ибо именно в этом живут их надежды, на сем водоразделе меж познанным и непознанным, где —

— Что же, в таком случае, убило моего сына?

Антидектес заморгал, будто только теперь, полностью уйдя за стены Старой Александрии, красное Солнце ослепило его. Отодвинул разрезаемый мясной пирог. Слуги зажгли пирокийные лампы, он засмотрелся на миг на их работу. Ветер Короля Бурь шелестел покрывающими стол бумагами, покачивал самые легкие из сосудов, те тихо позванивали, цеплялся за полы кируфы Бербелека, за зеленый джульбаб софистеса. Когда тьма опустилась за террасой, на город и на грохочущее море, Антидектес, освещенный лишь грязным, желтым пирокийным огнем, наконец-то предстал глазам господина Бербелека именно тем уставшим насупленным старцем, каковым его господин Бербелек и представлял со слов Анеиса Панатакиса. Антидектеса охватывала морфа сухого истощения, и если он ежедневно привык вкушать пищу столь же обильную, как и нынче, в компании Иеронима, то куда какой сильной должна бы оказаться оная морфа. Торчащие из широких рукавов джульбаба запястья состояли лишь из медной кожи, обтягивавшей птичьи косточки. Морщинистая шея же казалась не толще запястья господина Бербелека. Что бы ни удерживало Антидектеса в живых, роль в том Материи, верно, была невелика.

— Я был придворным софистесом Гипатии двадцать семь лет, до девяносто первого, — начал он снова, на сей раз говоря неторопливо и в каком-то меланхолическом раздумье; взгляд его блуждал где-то над левым плечом господина Бербелека, лишь время от времени зацепляясь за лицо гостя. — За это время, по поручению Гипатии и на ее деньги, состоялись четыре экспедиции в Кривые Земли. Я участвовал в двух из них, третьей и четвертой. Свои выводы представил в трактате «Об Искривлении», напечатанном Александрийским Мусеумом и доступном, впрочем, в Библиотеке. Ты его читал, эстлос?

— Я прочел все, что написано о Сколиодои.

— Да-а-а…

— Ты описал множество интересных какоморфий, очертил границы и проследил историю, но не написал почему. Не объяснил. Не сказал о причинах.

— А ты уверен, что задаешь хороший вопрос, эстлос? Может, лучше стоило бы вопрошать о Цели?

— А это не одно и то же?

Антидектес наклонился в кресле и простер руку над балюстрадой террасы, указывая на звездное небо.

— А объясни мне это. Ну, скажи о причине, эстлос.

Господин Бербелек крутил в руках пустой бокал.

— Выходит, ты утверждаешь, что Сколиодои соположим законам мира, а не нарушает их? Тогда какова энтелехия Искривления? Куда оно направлено?

— А не спрашиваешь ли ты одновременно, эстлос, откуда оно происходит? — легко усмехнулся софистес. — Тогда задай себе такую загадку: откуда происходим мы? Если нынче мы существуем в порядке, в каком существуем, а в будущем нас ожидает лишь большее и большее совершенство — то что было пред тем? Отступи — и еще дальше — и еще дальше. Что видишь, настолько далеко отступив от Цели? Сколиодои. Се и есть Первый Сад, из которого явилось все сущее; а в сердце его — место начала, гиле, абсолютно отделенная от морфы.

— Да знаю, знаю, — господин Бербелек вертел в руках гладкий хрусталь. — Все вышло из хаоса и так далее, мир и жизнь, безумная зоология Эмпедокла.

— Космогонии разнятся. Некоторые говорят, что все начинается с превращения Огня в Воздух, а затем в Воду и Землю. А затем — наоборот, все возвращается к Огню. Оттого мир начинается и гибнет в Огне, в процессе, повторяемом бессчетное число раз. И в которой по счету вспышке пламени живем мы?

— Так или иначе, но еще несколько десятков лет назад ничто не выделяло тот кусок Африки. И что же там произошло? Время обернулось вспять?

Антидектес потянулся к трубке, понял, что она сломана, потянулся ко второй, принялся искать зелье. Появился слуга. Господин Бербелек отставил бокал, ждал.

— Я разговаривал с Рахилью, — сказал он, когда софистеса окружило облако пахучего дыма. — Отчего ты не скажешь мне того, что ей?

— Ты разговариваешь со всеми, да? С каждым, кто имел дело с Искривлением. Мне уже упоминали о тебе несколько знакомых… Собственно, я все ждал, когда объявишься у меня. И мне это не нравится, эстлос. Понимаю твои отцовские чувства, но это путь в никуда. Ты ведешь себя так, будто выслеживаешь убийцу. Должен кого-то наказать за смерть своего сына. Верно? А поскольку ты обладаешь столь великой решительностью, а люди, один за другим, склоняются перед тобой, будто тростник на ветру… Представь себе, что в шторме на Средиземном море погибнет сын Навуходоносора, и кратистос решит отомстить за его смерть. Вызовет всех мудрецов и станет спрашивать одного за другим: какова причина? откуда на море берутся бури? что их вызывает? куда ударить? А мудрецам придется отвечать, и кратистос станет действовать на основании полученных ответов. Куда это нас заведет?

— Может, не будет больше гибельных штормов.

— Ха!

— Что ж, я не первый. Ксеркс приказал высечь море железными цепями. Оливий сровнял с землей гору, убившую его друга.

— Воистину, история полна рассказов о безумии владык.

Антидектес замолчал. Курил трубку, нахмурившись, грыз чубук и желчно бормотал что-то себе под нос. Поглядывал на господина Бербелека сквозь дым. Господин Бербелек терпеливо ждал. В конце концов, они всегда говорят, это — сильнее их, женщина не скрывает своей привлекательности, а софистес — горд своим знанием, скрытность и молчание — противу их Формы; достаточно просто подождать.

— Еврейская алкимия! — наконец рявкнул Антидектес. — Вот что я считаю источником Искривления!

— Как? — тихо спросил господин Бербелек. — Скажи мне, как это сделали.