Олег Мизгулин - Морок

А потом, в часу десятом, на плацу была выстроена вся полковая часть учебных рот, включая всех офицеров от прапорщиков до подполковников. Слово взял заместитель по воспитательной работе с военнослужащими, майор Трязонцев. Усиленный микрофоном голос замполита вещал с фанерной времянки, сколоченный под подиум-трибуну:

— Товарищи, военнослужащие! Рядовые и сержанты! Всем уже известно, что произошло в Грозном. Чеченская республика, а вернее воинствующая кучка бандитского отребья отказалась признавать Российский приоритет на территории своей республики. Сборище самозванцев, так называемых борцов за идею, во главе с Джохаром Дудаевым, провозгласила Чечню авторитарной республикой, и без всяких на то оснований, объявила территорию Чечни, вышедшей из состава России. Российское правительство не может допустить…

Чего не может допустить Российское правительство, Зорин, как и многие, уже знал по тем же газетным подшивкам «Красной Звезды» что волей-неволей пролистывал полчаса назад. Родине требовались герои, и пафосная речь замполита сводилась, в конечном итоге, к заурядной вербовке. Вербовке на войну. Хотя речистый майор уверял, что очаг сопротивления вооруженной оппозиции, со дня на день будет уничтожен. За Россией техника и мощь Вооружённых Сил, за мятежной стороной — ничего, кроме фанатизма. Ещё майор пообещал, что все участвующие в вооружённом конфликте, будут считаться участниками боевых действий, не зависимо от протяженности этих действий, будь это месяц или неделя. Это будет отмечено в личной карточке военнослужащего, с учётом и начислением ему льгот, как ветерану войны, после демобилизации. Заканчивая речь, Трязонцев подчеркнул, что по прекращении конфликта в Чечне, все добровольцы будут раскомандированы по частям, для дальнейшего прохождения службы. После него, слово было предоставлено приезжему гостю, полковнику Кондрашову.

Полковник взошёл на помостье, и долго, прежде чем начать, насупившись, молчал. Лицо его было серо-землянистого цвета, изрезанное глубокими морщинами. Наконец он поднял глаза. Глаза человека, повидавшего всё.

— Товарищи бойцы! Товарищи воины! Солдаты… — Он вновь замолчал, подбирая нужный тон. Чувствовалось, что выступление его не складывается в забористую агитацию.

— Все вы дети своих матерей. Отцов. Прежде чем сделать этот шаг, я обязан спросить, а готовы ли вы, молодые красивые отдать свою жизнь на самом её взлёте!

Голос Кондрашова набрал силу и звеняще отдавался в головах и умах слушавших.

— Я не буду говорить, во имя чего и во имя кого… Я не хочу и не желаю говорить высокопарных слов о Родине, долге и чести. Я спрошу вас просто. Готовы ли вы, отстаивать интересы России на этой войне?! Я не оговорился… И в отличие от вашего замполита, скажу, не лукавя сердцем. Это война, ребята… И война затяжная, не уступающая по крови Афганистану. И если, каждый из вас, сочтёт себя готовым, отдать, не колеблясь свою жизнь, — голос полковника приобрёл сильный дисконт — пусть внесёт своё имя в число добровольцев. Я сочту ваш выбор актом мужества и силой характера! Я буду рад этому, ребята!

Полковник сделал паузу, на миг, опустив глаза. Мёртвым сгустком на плацу висела оглушающая тишина. Глаза Кондрашова снова обратились снова к стоящим, по линеечке, ротам.

— Но, ещё больше, я буду рад, наверное… — Уже как-то тихо и бесцветно сказал он. — Если никого не увижу в списках. Всё! Павел Валерьевич, распорядитесь обо всём! — Махнул стоящему рядом подполковнику Смольянову.

Роты вернулись по казармам. Весь остаток дня и половина следующего, до обеда, отводилась на обдумывание и принятие решения в рядах солдатского коллектива. Списки изъявивших желание, составлялись командирами рот в течение дня, в его личном кабинете. Оживление и гул солдатских пересудов царил во всех казарменных постройках учебного гарнизона. Чтобы рядовой, бесцельно не шарахался во все стороны, налево и направо, сержанты разместили личный состав в помещениях Красного уголка и Ленинской комнаты. В этот день никто не подвергался окрикам и взысканиям. Сержанты шумно кучковались в своём узком кругу. Рядовой был предоставлен самому себе, своим мыслям. Одни громко обсуждали происходящее, другие держались обособленно, не размениваясь на реплики. Третьи вообще безучастно листали газеты. Вадим находился в полнейшем смятении. В голове стоял хаос недовыраженных мыслей. Всё ещё находясь под впечатлением слов приезжего полковника, Зорин не мог сфокусировать своё мнение, а тем более решение. А тут ещё Бравин достал своими замечаниями:

— Нет, ну ты видал клоунов?! Приехали тут…Погребальный венок на наши головы мерить. Ур-роды!!! Добро пожаловать в мясорубку! — Ёрничал Валька — Знайте, что из вас выйдет отличный фарш!

— Послушай, ты! — Окрысился Зорин. — Полкан был честен с нами. Он не пел на уши, как, замполит, а сразу сказал, что там есть. И тебя туда не тащат арканом. И мнение своё придержи в заднице!

— Ты чё, Вадич?! Тебя же разводят на пушечное мясо…

— Да пошёл ты!!! — Вадим выскочил из-за столика, и пересел за другой, отгородившись от Бравина, уткнулся в газету.

Весь день они молчали. До обеда и после. После ужина Валька всё же попытался проложить примирительный мостик, но Вадим огрызнулся, тем самым осознанно отказываясь от общения. Зорин был зол, и не понимал, что с ним происходит. Слова Кондрашова задели в нём какую-то струну, тронули нечто больше чем просто мозги.

Спустя год, Вадим узнает, что какая-то «гниль» из офицерской братии учебного корпуса, стукнула наверх о не «идейной» речи Кондрашова, перед массовым контингентом военнослужащих. Полковник и до этого считался «опальным», и не вылезал с передовых огневых рубежей. Афганистан, а потом кровавый замес в Чечне, было тем, чего дальше не пошлют. И поэтому вызов на ковёр закончился резким словом боевого офицера в адрес, не нюхавших пороха, штабных генералов. Неприятности — было его второе имя, и поэтому Кондрашов прямо заявил, что не жалеет о сказанном, а случись говорить вновь, скажет то же самое, на любом плацу, и в присутствии хоть самого президента. За дерзость он получил ряд служебных взысканий, и вновь был отправлен в пекло. В армии такие считались «неперспективные»…

Удивительно, но именно, благодаря «неидейной» речи Кондрашова, список добровольцев вырос до ста шести человек в общем итоге. Если считать поротно, выходило с каждой роты по восемь-девять добровольцев. Их рота была не первая в этом плане. Всего пять, изъявивших доброволие встать под ружьё. Пятым — последним, был Вадим Зорин. Это произошло на следующий день после завтрака. Время, отведённое на раздумье, заканчивалось. Вадим решился. Комроты совершенно бесстрастно записал его фамилию, так же бесстрастно кивнул, разрешая идти в расположение. Зорин прикрыл за собой дверь и понял, что всё за собой отрезал. Не было ни страха, ни подавленности. Был лишь большой знак вопроса. Что дальше?