Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

– Ага, столько же, как же… – пробубнил вахтер, однако по его знаку работяги притащили дополнительный комбикормовый мешок.

Китайцы расхватали мешки и фляги с водой, взвалили все на плечи и мы побрели в холодную ночную степь, где я должен был в обстановке строжайшей уединенной секретности вскрыть вверенный мне пакет.

«Следовать к пункту № 2», – прочитал я в отблесках костра, из соображений революционной безопасности приказав китайцам смотреть в другую сторону, и негромко выругался, высмотрев на очередном фрагменте нарисованной карты, что идти до этого пункта предстоит около пятидесяти километров. Затем порезал на ровные суточные части фельдфебельский паек, выданный мне отдельно и состоящий из лука, сала, черного хлеба и прочих полезных для организма витаминов, и задумчиво уставился на китайцев, варящих в большом котле комбикормовый паек. Колбасу твердого копчения с названием «Интернационал», написанным на ней синим химическим карандашом, я определил как вкусный десерт и отложил на потом.

– А ну, поди сюда, – позвал я высокого китайца, выбранного мной в помощники. Помимо хорошего знания человечьего языка у него было подходящее для заместителя имя, которое, как и колбаса, было связано с революцией. Собственно, именно это его имя и означало.

– Как, Джеминг, довольны ваши нашим гостеприимным пролетарским пайком? – спросил я исключительно в целях установления доверительных международных отношений, поскольку и без того видел, что китайцы изъяли ложками из котла почти все варево задолго до того, как оно дошло до кондиции.

– Конесьно довольны, нацяльник, конесьно довольны, – торопливо поддакнул Джеминг и облизнулся.

– В вашем Китае вас, небось, так вкусно не покормят.

– Не покормят, нацяльник, не покормят.

– То-то же… А как вы попали в Россию?

Джеминг развел руками.

– Наса брата направилась торговать в Москву, а нас арестовали на границе и загнали в теплуски. А товар конфисковали.

– Правильно сделали, что конфисковали, – подумав, сказал я. – Такова, можно сказать, наша твердая генеральная линия, китайские товары бескомпромиссно реквизировать. Потому как фикция весь ваш китайский товар, вот что он являет собой… Одно только недоразумение и надувательство в виде обмана трудового российского народа.

– Надувательство, да, – подтвердил Джеминг и опять развел руками.

– Что ваш брат может произвести, кроме китайского барахла.

– Ницего не мозет, – согласился китаец и горестно вздохнул.

– Ладно, – сказал я и полез в сидор за кисетом, чтобы свернуть добротную козью ногу, – заканчивайте принимать пищу, и отбой. Нам еще к пункту номер два идти, поэтому надо хорошенько выспаться, чтобы иметь соответствующую эффективную бодрость…

Уже два месяца мы бродили по степи от одного комбикормового комбината к другому, неизменно получая предписания следовать дальше. Сначала я думал, что целью такого конвоирования является довести китайцев до определенного рабочей партией места, но в какой-то момент номера пунктов стали повторяться. А какая цель в хождении сложными зигзагами по степи, я, как ни старался, угадать не мог, потому как не было у меня данных для таких догадок, как не было и соответствующего ранга, наподобие должности Верховного дальневосточного комиссара, а были скромный чин и обязанности фельдфебеля, которые я с надлежащей революционной тщательностью и выполнял. Поэтому в какой-то момент я решительно отверг могущие отклонить от генеральной линии партии посторонние мысли и просто согласно инструкции конвоировал китайцев от комбината к комбинату, наблюдая, как они разжираются телесно более и более, и даваясь диву, как они все сильнее начинают походить на стадо. Китайцы даже лопотать стали меньше, и большей частью тупо брели в указываемом мной направлении, слабо реагируя на внешние раздражители, если те не являлись обширными природными явлениями вроде грозового дождя или теплового гнета неподконтрольного партии солнца.

Я уже давно перестал идти замыкающим с трехлинейкой наизготовку, как это было в самом начале пути, потому что убедился, что китайцы разбегаться не собираются. Очевидно, это было связано с отсутствием в степи надлежащего сырья для калорийного прокорма. Вечером я выбирал место для ночлега, где китайцы разводили костер и укладывались рядом, согревая друг друга своими телами, а сам заворачивался в шинель. А днем, устраивая привалы с целью поглощения питательной пищи, я усаживался на раскладной стульчик, смастеренный мне китайцами из подручного материала в виде добытых на ж/д станции алюминиевых трубок и куска бросового брезента, и, наблюдая за подопечными, думал о чем-нибудь постороннем, вроде обширных своими телесными данными представительницах женского пола.

Не раз и не два мой караван пересекался с другими китайскими караванами, но желания разводить пустые разговоры не находилось в наличии, поэтому мы зачастую даже не останавливались, а просто приветствовали друг друга революционными жестами, высоко вскидывая грозно сжатый в адрес мировой буржуазии кулак.

А один раз я повстречал товарища Липмана, который вполне обжился в степи и даже не помышлял о возвращении в Москву, до того ему здесь было хорошо. Он достал где-то фургон, в который впряг своих подневольных китайцев, и как последний буржуй раскатывал по степи в этом фургоне с рекламной вывеской «Степной ломбард Липмана». Сначала я не хотел с ним даже говорить разговоры, обещая доложить о его контрреволюционной линии руководству в лице дальневосточного комиссара, но Липман льстивыми речами и прочим буржуазным обманом завлек меня в свой фургон и, воспользовавшись моей временной задумчивостью о несправедливом мировом порядке в виде диктатуры зажиточного империализма, выторговал у меня полный табака кисет, всучив взамен неработающую китайскую зажигалку, вследствие чего я, опомнившись, несколько раз в назидательных целях выстрелил вдогонку его торговому каравану из трехлинейки, чем обратил товарища Липмана с его китайской тягловой силой в паническое бегство, хотя целил поверх фургона…

А спустя неделю, когда мы шли к питательному пункту номер двадцать два путем пересечения железнодорожной станции «Узловая», я встретил ее. Дородная бабища в скрипучих кирзовых сапогах диаметром с водяные ведра одарила меня манящим взглядом выцветших на солнце глаз, заливисто рассмеялась и прошла мимо, крутя огромным, тяжеловесной грузности крупом, а я, уронив челюсть и повинуясь самовольно изменившим направление ногам, сделал мысленную поправку курса и поплелся за ней, впервые допустив серьезное контрреволюционное нарушение, то есть напрочь позабыв о своих китайцах, которые бездумно свернули за мной со своими питательными мешками на спинах, как коровы за пастухом.