Эдвард Бенсон - Заклятие сатаны (сборник)

Однако на этот раз я все же решил заявить Джеймисону, что рисунки ярдами не меряют и что я не мальчик на побегушках и не выкуренная сигара. Надо отстаивать свои права, надо так насесть на старину Джеймисона, чтобы вправить, наконец, ему мозги под шелковой шляпой. А если он попробует использовать свои кошачьи уловки, я выложу ему кое-какие конкретные факты, от которых у него уж точно зашевелятся еще оставшиеся под шелковой шляпой волосы.

Кипя от негодования, я в сопровождении Кертиса выскочил из вагона у мэрии и через пару минут уже входил в офис «Манхэттен Иллюстрейтед Ньюс».

Когда я шагал по длинному коридору, кто-то из наборщиков крикнул мне:

— Сэр, вас искал мистер Джеймисон.

Я бросил рисунки на свой стол и вытер лоб носовым платком.

— Сэр, вас искал мистер Джеймисон, — доложил веснушчатый паренек с пятном от краски на носу.

— Знаю, — ответил я и стал снимать перчатки.

— Сэр, вас искал мистер Джеймисон, — напомнил тощий рассыльный, тащивший кипу гранок на нижний этаж.

— Чтоб его черти забрали! — пробормотал я про себя и двинулся по темному коридору, ведущему во владения Джеймисона, повторяя в уме лаконичную, исполненную сарказма речь, которую сочинил за последние десять минут.

Когда я вошел в кабинет, Джеймисон поднял глаза и дружески кивнул. Приготовленная речь вылетела у меня из головы.

— Мистер Хилтон, — произнес он, — нам нужна целая полоса о зоопарке до его переезда в «Бронкс-парк». В три часа дня в субботу рисунок должен быть у гравера. Как вам понравилось на маневрах?

— Жарковато было, — пробурчал я, злясь на себя за то, что никак не могу вспомнить свою краткую речь.

— Да, — учтиво согласился Джеймисон, — погода везде неважная. Вы принесли рисунки, мистер Хилтон?

— Да. Там было адское пекло, и я вкалывал, как негр на плантациях…

— Полагаю, вы переутомились. Вероятно, поэтому и решили отправиться на пару дней в Катскилл? Думаю, горный воздух восстановил ваши силы, но… Зачем же вы во вторник отправились на бал к Крэнстонам? Танцевать в такую изнурительную погоду — разве это благоразумно? Всего доброго, мистер Хилтон! И не забудьте: рисунки должны быть у гравера к трем часам в субботу…

Я вышел из кабинета одурманенный и взбешенный. Кертис при виде меня ухмыльнулся, и я едва удержался, чтобы не врезать ему в ухо.

«Какого черта, — спрашивал я себя, заходя в лифт и опускаясь на первый этаж, — почему, как только этот старый котяра начинает мурлыкать, у меня язык прилипает к глотке? Нет, этого больше терпеть нельзя. Но как этот старый лис пронюхал, что я выбирался в горы? И, видите ли, решил, что я лодырь, только из-за того, что я не хотел свариться в том пекле. И откуда он узнал про танцы у Крэнстонов? Вот старый котяра!»

Пока я пересекал авеню и поворачивал к Сити-Холл-парку, мои уши переполнились гулом и смешанным рокотом машин и озабоченных прохожих.

Полотнище на флагштоке башни обвисло на солнцепеке, ветерок едва шевелил его алые полосы. Над головой простерлось безоблачное небо; глубокое, темно-голубое, оно трепетало и переливалось россыпью самоцветов в ослепительных лучах солнца.

Голуби то зависали в небе, то описывали круги над крышей серого здания почтамта, то стремительно падали с голубой высоты, снуя вокруг фонтана на площади.

На ступенях мэрии бездельничал политикан с отталкивающим видом. Он усердно обрабатывал зубочисткой свою тяжелую нижнюю челюсть, подкручивал длинные черные усы и расплевывал табачный сок по мраморным ступеням и коротко подстриженному газону.

Мой блуждающий взгляд перескочил с этого человекообразного хищника на спокойное, насмешливое лицо стоящего на пьедестале Натана Хейла, а потом остановился на дежурившем в парке полицейском в серой униформе, чьей главной обязанностью было охранять свежую траву от маленьких детей.

Молодой человек с тонкими руками и синяками вокруг глаз дремал, лежа на скамье у фонтана. Полицейский, неторопливо приблизившись к нему, постучал короткой дубинкой по подошвам его ботинок.

Разомлевший от солнца молодой человек механически встал, огляделся и, передернувшись, побрел прочь.

Увидев, как он сел на ступеньки дома из белого мрамора, я подошел к нему и заговорил.

Он не поднял головы и даже не обратил внимания на протянутую монету.

— Вы больны, — сказал я. — Вам лучше бы обратиться в больницу.

— Куда? — рассеянно спросил он. — В больницу? Я уже ходил туда, они меня не приняли.

Он нагнулся и завязал обрывок шнурка, стягивавшего полуразвалившийся ботинок.

— Вы француз, — констатировал я.

— Да.

— У вас нет друзей? А вы не обращались к французскому консулу?

— К консулу? — ответил он. — Нет. Я к нему не обращался.

Я помолчал, потом сказал:

— Вы разговариваете как джентльмен.

Он встал, выпрямившись во весь рост, и впервые взглянул мне в глаза.

— Кто вы? — без обиняков спросил я.

— Изгой, — равнодушно бросил он и, сунув руки в дырявые карманы, заковылял прочь.

— Вот это да! — заметил местный полицейский, подойдя сзади и услышав мой вопрос и ответ бродяги. — Вы что, не знаете, кто этот босяк? А еще газетчик!

— А вы, Кьюсик, знаете? Так кто он? — напористо спросил я, следя, как жалкая, тощая фигура пересекает Бродвей, направляясь к реке.

— Без дураков? Вы в самом деле не знаете, мистер Хилтон? — подозрительно уточнил Кьюсик.

— В самом деле. Он мне раньше на глаза не попадался.

— Ну, — сказал проштрафившийся служака, — это же Вояка Чарли… Да вы помните — тот французский офицер, который продал секреты дойчевскому императору.

— И его должны были расстрелять? Да, помню. Это было четыре года назад… Он еще бежал… Вы хотите сказать, что это он?

— Это всем известно, — хмыкнул Кьюсик. — Я-то думал, кто-кто, а ваша газетная братия узнала об этом в первую очередь.

— И как его зовут? — немного поразмыслив, спросил я.

— Вояка Чарли…

— Я имею в виду — как его звали на родине?

— Да не помню я, как этого лягушатника звали. С ним, вообще-то, французы говорить брезгуют. Только честят почем зря или даже бьют. Я думаю, он так и помрет потихоньку.

Подробности тех событий всплыли у меня в памяти. Двух офицеров французской кавалерии арестовали и обвинили в продаже немцам планов укреплений и других военных секретов. Накануне казни один из них, только богу известно кто, сбежал и добрался до Нью-Йорка. Другого в положенный срок расстреляли. Дело получило широкую огласку, так как оба молодых человека происходили из известных семейств. Случай был неприятный, и я постарался его поскорее забыть. Теперь мне вспомнились даже газетные отчеты о происшедшем, но имена тех отверженных выскочили из головы.

— Продал свою страну, — проговорил Кьюсик, краем глаза следя за группой ребятишек. — Этим лягушатникам, макаронникам и дойчам нельзя доверять. Настоящими белыми людьми, я считаю, можно назвать только янки.