Виктория Виноградова - Апокриф

— Пусть, — кивнул Рафаил и улыбнулся, — Я вынесу боль. Ради любви.

— О, мое самое романтичное творение! Кстати, о любви. Я благодарен тебе за то, что ты научил Уриила чувствовать красоту в окружающем его мире, а не только в словах.

— О… — Третий Ангел впервые с начала разговора опустил глаза.

— Правда, ты выбрал очень оригинальный способ, — Он, казалось, улыбается.

— Уриил, — Ангел запнулся, слова давались с трудом, — Он был прав, говоря о грехе?

— Законы имеют под собой незыблемое основание — целесообразность. Они направлены на то, чтобы люди не причиняли вреда друг другу, пока сами не осознают, на что способны. В мире есть зло, и от него тоже никуда не деться.

— Но любовь…

— Свободна. И человек свободен в любви, как, кстати, ты и он.

— Это означает…

— Что любовь допустима и… прекрасна. И будет лучше, если ты сейчас найдешь Уриила и поговоришь с ним. Он виртуозно владеет Словом, как и предписывает ему его Долг, но, боюсь, что сейчас его огонь… м-м… направлен на то, чтобы выразить словами красоту, воплощенную в одном немного неосторожном Ангеле. Если не ошибаюсь… «а в глазах твоих — неба синь»…

— Прости меня, — Рафаил почувствовал, что краснеет. Реакция, достойная человека, не Ангела.

— За что? Вы созданы прекрасными. Я горжусь вами. Каждым из вас. И люблю вас.

Вот и все. Рафаил бросил последний взгляд на беспокойно шумящую реку и ступил на тропинку. Он ещё вернется сюда. А сейчас он шел к тем, кого любил. Сейчас — и всегда.

На берегу реки сидели двое: крепкий мужчина с черными кудрями и бородой и светловолосый юноша в белом.

— Азария, а ты уверен, что именно я должен был написать эту книгу?

— Что у тебя за манера — вечно сомневаться в словах… как ты это называешь… Посланца Неба?

Собеседник Рафаила, улыбаясь, склонил голову, в черных кудрях блеснули седые нити.

— Я не сомневаюсь в твоих словах, о, Третий Ангел, но…

— Еще бы! Куда же мы без «но»! — фыркнул Рафаил.

— Ты бы дослушал меня сначала, Посланец Неба! Отец считал, что только он имеет право донести до потомков историю своего чудесного исцеления. Он делал какие-то заметки.

— И где они?

— Он где-то спрятал их, говорил, что еще не пришло время, и что это — тайные знания…

— Люди! Любите вы все-таки делать тайну из ничего! Хорошо, специально для тебя сейчас спрошу, — Рафаил прикрыл глаза, и через несколько минут кивнул Товию, — Уриил говорит, эти записи найдут во втором веке до нашей эры, и из-за несоответствий в них возникнут три различных греческих перевода твоей книги. А потом Иероним переведет ее на латынь. Этой книге суждено бессмертие, хотим мы этого или нет.

— Хм… я ведь не книжник. Мне семью кормить надо. — Товий сокрушенно посмотрел на свою руку, — не то, что ты, — тонкая рука Рафаила без труда умещалась в его ладони, — почему бы тебе самому было все не описать? Даже патриарх Енох писал под диктовку Ангела…

— А вернее, сослался на него уже после написания своего фэнтези-романа… У Уриила до сих пор на него зуб. А что касается меня… я бы написал лишнего.

— Например, про вампиров. И про ангелов-хранителей, — кивнул Товий.

— Да. Вот поэтому и не будет Книги Рафаила. — Ангел вздохнул и поднялся на ноги, воздух над его плечами сгустился и замерцал золотом, — Мне хорошо с тобой, но…

— Иди, Азария. Я и так слишком задержал своего ангела-хранителя.

— Человек напоминает Ангелу о Долге! — он рассмеялся.

— Азария, один вопрос напоследок!

— Мда?

— Что такое «до нашей эры»?

— То же самое, что и «до рождества Христова»… то есть… а я так сказал? Опять! Хорошо, я еще приду и расскажу. Только ты это не записывай, ладно? Это должно быть только в книге пророка Даниила, а то Гавриил мне шею свернет.

— Уговорил, Посланец Неба! — улыбнулся Товий.

Светофор на набережной Невы моргнул в последний раз желтым сигналом и разрешил переход. Игнорируя запрет, мимо пронеслась машина.

донес ветер вечный надрыв голоса Кипелова.

— Не мог. Не имел права, — остановился вдруг прямо посреди «зебры» один из двух, переходивших дорогу, с недоумением, почти обидой глядя вслед машине.

— Рафаил, это всего лишь песня, — дернул его за рукав пиджака второй — с собранными в хвост темными кудрями, в сером летнем костюме. — Когда ты перестанешь искать глубокий смысл в рифмованных текстах всех времен? Идем, сейчас будет красный…

— И это говоришь ты, с твоим-то уважением к Слову… — Рафаил высвободил руку и посмотрел вверх — на золоченую роскошь фасада Эрмитажа и затянутое облаками небо.

— Слово слову рознь… — Уриил бросил короткий взгляд на спутника и предостерегающе поднял ладонь, — только не спрашивай меня, о чем эта песня. Начинается с ворона Эдгара По, а заканчивается чем-то совсем апокалиптическим… и к тебе и твоим ангелам-хранителям не имеет ни малейшего отношения.

— И все же я хотел бы послушать…

— Хорошо, потом мы купим диск.

— М-м?

— Предоставь это мне. И приготовь деньги.

Посетителей было немного, то ли из-за буднего дня, то ли из-за недавно повысившейся платы за вход. И никто не мешал двум чем-то похожим на студентов местного университета друзьям медленно идти из зала в зал, негромко обмениваясь впечатлениями.

— Фра Беато Анджелико… «Мадонна с младенцем и ангелами». О нем я тебе рассказывал. Тот, кто в шестнадцатом веке расписывал кельи монастыря Сан-Марко такими вот светлыми видениями. Если говорить о любви к Богу, то вот она зримо, в чистом виде…

— А несовершенство исполнения? — Рафаил покачал головой, — Это ближе к иконописи, как ты ее мне объяснял, чем к живописи… И перспективы нет, смотри — просто две четкие части: верхняя залита золотом, а нижняя — узором. И я уже не говорю об этих двух неестественных фигурах летающих ангелов…

— Две сидящие в молитве тебе нравятся больше? — улыбнулся добровольный экскурсовод Рафаила, — не забывай, что фра Анджелико никогда не видел летающих людей. А вот молящихся — видел. А что касается золота, то оно здесь символ Света. Святости, если хочешь. И потом, насчет иконописи ты абсолютно прав…

— Мне здесь почему-то нравятся крылья ангелов, — вдруг обернулся Рафаил, когда они уже отошли к следующей картине, — Радужные крылья. Это — тоже символ?

— Скорее, фантазия… Джованни дела Робиа, «Рождество».

— Танцующие ангелы. Их тут… один, два…

— Восемь. Как и вон там, у Ридольфо Гирландайо, на «Поклонении Христу». Мы все семеро плюс Иеремиил.

— Может, научимся танцевать? — шутливо заметил Рафаил, пытаясь найти отличия в лицах или хотя бы фигурах ангелов, на его взгляд — совершенно одинаково женственных.