Любовь Овсянникова - Нептуну на алтарь

В ближайшее время, накупив охапку гвоздик, Николай снова поехал на кладбище, чтобы перед отъездом домой окончательно проститься с побратимами — приспевало время собирать вещи. А еще хотел побыть за городом, потоптаться по снежку, послушать его скрипение, натрудить глаза его сиянием, насмотреться на белое. Это была немаловажная потребность степной души. Голубое и синее ему надоело, казалось, что это какой-то злой маляр умышленно выплеснул ненужные краски и смыл с лета — зеленое, с осени — желтое и багряное, а с зимы — белое.

На кладбище ничего не изменялось. Так же на продолговатых холмиках земли, образованных над безымянными братскими могилами, лежали цветы и бумажные венки. Кое-где в мерзлом грунте одиноко стояли деревянные колышки с фамилиями погибших.

Николай еще издали увидел ту девушку, что потеряла своего Максима. Теперь она донимала другого моряка: то приближалась к нему, то отдалялась. Стремилась «не упустить шанс»? Николай замедлил шаг и вдруг догадался — да ведь эта девушка больна! Да, она стала неопрятной, бледной. Давно нечесаные, сбитые волосы некрасиво выглядывали из-под нарядной когда-то шляпки, одежда имела помятый вид, черное пальто было сплошь вываляно в мусоре, обувь нечищеная.

— Максимчик, зачем ты бросил меня? — обращалась она к моряку, и каждое ее слово звонко прокатывалось над тихим приютом «новороссийцев». — Я теперь живу не дома. Может, ты не знаешь, где меня искать?

Моряк не обращал на нее внимания. Он встряхивал снег с венков, рассматривая траурные ленты на них, поправлял вазоны с замерзшими цветами. Может, искал кого-то. Со временем терпение его лопнуло:

— Отойди! — прикрикнул на девушку, которая нетерпеливо дергала его за руку, стараясь повернуть лицом к себе.

Та заплакала, отошла от него, присела на корточки и начала дуть на красные от мороза руки. Николай растерялся. Пройти мимо нее незамеченным невозможно, а попадаться ей на глаза не хотелось — начнет приставать и к нему.

— Вот мой Максимчик! — обрадовалась девушка, издали ощутив его присутствие, как ощущает человека беспомощный зверек. — А я думаю, чего тот дядька прогоняет меня? Значит, я обозналась.

— Как тебя зовут? — спросил Николай, когда она приблизилась.

— Галина.

— Зачем ты здесь ходишь?

— Ищу… А он прогоняет! — пожаловалась она плаксивым голосом.

— Давай вместе положим цветы нашим ребятам, — по возможности ласковее сказал Николай. — Ведь они и твоими друзьями были. Да?

— Да, — девушка покорно пошла рядом. — И Максимку положим?

— И Максимку тоже, — согласился Николай и отдал ей цветы. — Иди, возлагай, а я подожду.

Тем временем моряк, накричавший на больную, направился к выходу из кладбища. Проходя мимо Николая, промолвил, словно извиняясь:

— Нервы не выдерживают… Пропала девушка. Жаль.

— Ничего, брат, — успокоил моряка Николай и взглянул на девушку, добросовестно раскладывающую цветы по могилам. — Она все понимает, но смириться с горем не хочет.

— Какое там «понимает»? Все время такое мелет.

— Психика не выдерживает перегрузок, вот и придумала такую игру, чтобы адаптироваться. Со временем оно ее отпустит.

— Дай-то бог, — сказал моряк и ушел.

— Такой нехороший! — девушка показала пальцем на выход, где скрылся моряк. — Говорил обо мне что-то плохое?

Она, в самом деле, все понимала, просто хотела, чтобы в ней поддерживали иллюзию, что ее любимый — живой.

— Нет, — возразил Николай. — Он беспокоился о тебе. Тебе не холодно? Знаешь что, иди домой, согрейся, а я еще здесь побуду.

— А завтра придешь?

— Не знаю. Служба — дело суровое. Но я постараюсь.

— Ага! — девушка обрадовалась неуверенному обещанию и быстро побежала на автобусную остановку.

Наконец-то Николай ступил на перрон славгородского вокзала, поставил чемодан, вздохнул вольно. Дома! Все горькое осталось позади, все прошло. Начинается новая жизнь. За станцией он вышел на втоптанную дорогу, пересек ее и пошел напрямик степью к поселку.

Здесь не гремело море, не кричали чайки, не веял беспрестанный ветер. Ничто не давило на душу своим подвижным присутствием. Далекий горизонт не закрывали горы, не врезались в небо, окрашивая солнечный восход и закат в цвета глины и песка. Под ногами ощущалась живая, трепетная земля, хоть она и спала под толстым слоем вьюжистых одежд. Но ее дыхание угадывалось. Ее дорогое тело с каждым шагом пружинно прогибалось, а закоченелый на морозе снег знакомо поскрипывал в такт походки.

Николай вернулся другим человеком, и сам это ощущал. Может, это грандиозность моря родила в нем широкие замыслы или беспрестанный морской непокой встроил в душу вечный двигатель чувств и эмоций? Или крымские горы научили быть сдержанным и стойким? Наперекор крику всегда голодных чаек, который никогда не перестанет ему чудиться, отзывается теперь в нем тишина, и он падает в нее, как в летные травы, чтобы без очевидцев, без помех разобраться в том, что ему пришлось пережить.

Что за ужас это был? Может, вулкан взорвался или ухнула об Севастополь глупая комета? Откуда он пришел: из недр земных или упал с горячих звезд? Эх, если бы так просто все объяснялось… Но кроме терпеливой земли и молчаливых далеких звезд, есть еще люди — непослушные боговы создания — и в них скрыта загадка и разгадка правды о линкоре «Новороссийск». Та правда, которую надо забыть. Но удастся ли? Как забыть, какой силой вырвать из воображения, из сердца, из памяти мольбы и крики, последние содрогания матроса, умершего у него на руках? Можно ли забыть травмированных моряков, в исступлении доплывающих до берега своими силами, их хрипы и стоны, проклятия и растерянность? Как забыть? Как!?

Он чувствовал — мысли о гибели линкора стали его внутренним, болевым и непонятным, — морем. Они будут бить в берега его сердца, кромсать и резать его, пока он не поймет всего до конца. Ничего забывать он не собирался, так как забыть — это значит предать.

С этой стороны, откуда шел Николай, село начинались колхозным садом, а дальше лежало кладбище. И Николай повернул к нему, пошел, утопая в заносах. Он начал искать братскую могилу, в которой покоились расстрелянные немцами славгородцы.

Оставляя за собой глубокие следы, стараясь понять, где могилы, а где снегом занесенные кусты, Николай долго петлял между сугробами. На пушистой, не слежавшейся глади снега виднелись следы птиц и собак, углубления, оставленные заячьими лапками. Несколько раз Николай прошел вдоль едва заметного бугорка земли, обследовал окружающие холмики и лишь тогда удостоверился, что этот продолговатый бугорок — и есть братская могила. Ее поверхность почти сравнялась с землей. Если бы не знал, что она здесь должна быть, — не нашел бы. Ни креста, ни ограды, ни одного декоративного кустика. Забытое, запущенное захоронение.