Жанна Лебедева - Очень босоногая история: Маньяк на свободе!

В глазах Сергея потемнело, он понял, что от страха теряет сознание и не может сопротивляться больше. Он сдался, приготовившись уже было смириться со своим бедственным положением, однако другая неведомая сила вдруг потянула его за капюшон ветровки из воды… Скосив выпученный от ужаса глаз, Сергей увидел черно–белый лохматый бок.

— Кирюша, тяни, родной, тяни… — только и смог прохрипеть ужасист. Теряя сознание, он увидел бегущего по берегу с вилами и веревкой деда.

— Бегу, Сережка, держись, внучек!

Сергей из последних сил рванулся на берег. Железная хватка, наконец, ослабла, кто–то выпустил его ногу и, окатив мощной волной, ушел в глубину.

— Ты жив? Сереженька? Внучек? — дед, охая и кряхтя, взвалил стонущего от боли и страха Сергея на плечи и отнес в дом. Оставив раненого внука на попечение сердобольной Софьи Тимофеевны, Евграфыч вышел на крыльцо и закурил. Кира, виляя пушистым хвостом, уселся рядом.

— Надо что–то делать с этим разбойником! — старик потрепал пса по голове, пуская в воздух колечки сизого табачного дыма. — Пойдем, Кирюша, сеточка у меня одна валялась…

Порывшись в сарае, Евграфыч отыскал прочную сеть, которую отдал ему старый друг, заядлый рыбак. Стемнело. Река блестела во мраке черным зеркалом, отражая яркие звезды, словно рассыпанный по стеклу сигаретный пепел. Расставив сеть, старик окликнул собаку и бодрым не по–стариковски шагом вернулся домой.

Наутро дед подошел к краю омута и присвистнул. Старого рыбака редко удивляла… рыба. Однако сейчас он стоял молча, сняв неизменную ушанку и почесывая седую, но не облысевшую голову. Из за его спины грозно, но как–то не очень уверенно ворча, выглядывала лайка.

— Ну что, Кирюш, делать–то с ним будем? — дед осторожно спустился под берег, не выпуская из рук багор. — Сколько живу, а такого чуда не видал…

На мелководье, уходя в глубину, перемотанный изобранной местами сетью словно коконом, лежал какой–то огромный предмет, издалека его можно было бы принять за затопленную перевернутую лодку или проходящую по дну часть трубопровода, а может быть, за ствол векового дерева, почерневший от времени, проведенного в воде. Однако если приглядеться и подойти поближе…

— Смотри, какой! Живой еще! — несмотря на преклонный возраст Евграфыч ловко отскочил от открывшейся как бездонное розовое жерло пасти, усеянной мелкими зубчиками. Но самым удивительным было то, что подобно черному пернатому плащу, плотно спеленутому сетью, к бокам сома прижимались птичьи крылья. Старик перекрестился про себя, но, приглядевшись, понял, в чем дело. Видимо, когда–то давно на могучую рыбу, не рассчитав своих сил, напал крупный коршун, да так и остался, намертво впившись когтями в чешую. Останки птицы, покрытые слоем тины и лишайника, крепко вросли в спину огромной рыбы, а крылья, как живые, вздрагивали и трепетали, движимые течением реки…

Лайка призывно поскуливала на берегу, остерегаясь подходить к воде и виновато повиливая круглым хвостом, как будто призывала неосторожного хозяина поскорее проследовать на безопасный берег.

— Ну что, Кирюша, делать–то с ним будем? — выбравшись на сушу, старик присел около собаки и достал трубку. — Я ж думал, сначала поймаем, всю деревню накормим, да только кто ж его теперь есть–то будет, людоеда… — Евграфыч покачал головой и выпустил из плотно сжатых губ едкий сизый дымок, — а лет–то ему, наверное, больше, чем бабке Хавронье из нашей деревни, которая еще в семнадцатом году помнит, как революция случилась… А может, и того поболе… — дед задумчиво посмотрел на огромного сома, спеленутого сетью, — а знаешь, Кирюша, отпустить его нужно… Он ведь редкий, представляешь, сколько прожил? Сколько видел, сколько знает… Нельзя его губить, Кирюш, пусть плывет, с Богом…

На берегу в струйках сизого дымка сидели дед и собака. В воде, почти у самых их ног, лежал сом. Над рекой, мешаясь с дымом, плыл клокастый серый туман. Темнело, последние лучики солнца бликами скользили по серебряным граням опор ЛЭП, от которых по проводам рассыпались и скакали белые искорки.

— Отпущу я его, пусть живет, — дед кряхтя встал и, достав из сапога охотничий нож, принялся резать спутавшуюся сеть.

Лайка вскинула уши, потянула черным носом и вдруг с громким лаем бросилась в траву, через секунду выгнав оттуда пушистого как шар, серого с полосками кота, который огромным бесшумным прыжком взлетел над травой и словно растворился в сверкающих искрах ближайшей опоры ЛЭП…

Москва, недалеко от метро «Пушкинская».

Ястребова не спеша подошла к газетному ларьку. Сонная продавщица натянуто поулыбалась ей и протянула какую–то желтую газетенку.

— Спасибо, — Ольга дошла до сквера и присела на лавку, — так, нефть, кризис, правительство Украины, убийство, не то… Ага, вот оно! Похоже, опять! «Неизвестный мужчина, назвавшийся Арсением Годилиным проник в омский «МакДональдс» и совершил там акт вандализма с партией гамбургеров, заменив в них котлеты на собственные экскременты…» Господи! — Ольга швырнула газету в урну. — Идиотизм. Просто идиотизм какой–то, — порывшись в сумочке, она достала телефон. — Алло, Арсений Геннадьевич! Простите, что отвлекаю, но… но он… но они, кажется, опять! Ах, не спрашивайте, боюсь, я вас не порадую, он… он… в общем, он, представившись вами, нагадил в гамбургеры…

Выслушав гневную тираду Годилина, Ольга хмуро продолжила:

— Кто же все это делает, по–вашему?

— Да, помнится, был там один… Йожин с бажин…или как там его?

— Войцехович… — мрачно буркнула Ольга.

— Еврей, что ли?

— Вроде бы словак. Анджей Войцехович, — тут же вспомнила Ястребова.

— Да хоть чукча, — Годилин так и не сменил гнев на милость. — Тот еще деятель, если помнишь, он был замешан в деле о новосибирском маньяке. Темная история вышла. Тела в Новосибе невероятным образом пришили какому–то дурачку в Омске. Причем дурачку — в прямом смысле… Так этот Важей Анцехович как свидетель прошел и очень уж рьяно кивал на того несчастного лопушка, который на баб с пушкой напал и которого за неимением большего радостно признали маньяком и закрыли дело, — сердито продолжил Арсений Геннадьевич. — Кажется, его звали… Опа! Он, оказывается, и правда Лопухов, Дмитрий Павлович Лопухов.

— Чего? — Ольга подняла брови. — Который ученый, профессор?

— Да нет, однофамилец и тезка похоже. Только отчества разные. И никакой он не профессор, а, похоже, просто психически больной. Так что вот такие дела. Известного профессора опорочили — раз, беднягу Лжелопухова в психушку засунули — два, — задумчиво произнес Годилин. — Войцехович, значит… У него еще жена была, помнится, и сынок… Ежи, вроде бы.

— И Петруччо? — машинально спросила Ольга.