Кларинда - Штамм «Ратоньера»

В котелке над огнем старичок доваривал суп. Круп у него не осталось, но были лук, репа и еще кой-какие травы, которые превратили скромную куриную похлебку в царское блюдо для изголодавшихся путников. Даже соль была у Митрича, он получал ее, выпаривая морскую воду. Старичка взамен угостили сухарями, он возликовал и снова начал жаловаться на отсутствие автолавки и необходимых товаров.

— И дров не купить, — добавил он печально.

— А забор? — Семён указал рукой вокруг. — Ну, на что он?

— Что ты, что ты! — Митрич от такого святотатства даже руками замахал. — Хозяйка моя заругает! И куры разбегутся!

— Ну так соседский разбери! Вон тот, металлический, не годится, ладно. А через дом, кажись, деревянный же был.

— Что ты! — снова заохал Митрич. — Рази ж можно, соседи же ругаться будут! Скажут, Митрич, дурак старый, чужое портит!

— Ну никого же тут нет! — возопил Семён.

Он снова начал доказывать, что мир умирает, полуостров практически опустел, и соседей давно нет в живых, даже если они не уехали. Митрич согласно кивал, а потом попросил:

— Вы, ребятки, потише кричите, а то соседка моя, Людмила, дюже скандальная баба. Заругает она нас.

Семён плюнул и встал из-за стола, тем более, что и с обедом (или ужином) было покончено. Они помогли хозяину сполоснуть посуду, а потом Максим взял топор и вышел пройтись по деревне. Ближние дома он старательно обошел стороной, а вот в дальних, которые Митрич со двора видеть не мог, начал мародерствовать: повыдергал колья из заборов, где возможно, разрубил столбы крыльца, скамейки и прочие годящиеся на растопку деревянные части. Все это он потихоньку стащил в дровяной сарай, пока Семён заговаривал старичку зубы. Все равно бедняга Митрич не поймет, откуда взялись дрова, а про соседские дворы и не вспомнит.

После отдыха и домашней еды Максим ощущал прилив сил и желание ещё как-то отблагодарить гостеприимного хозяина. Он попробовал скосить траву во дворе, но коса была тупая и почти ничего не срезала. За дело взялся Семён, наточил косу, и работа пошла быстрее. Старик Митрич восхищённо заахал, увидев небольшую копенку травы.

— Вот для твоих кроликов, — небрежно пояснил Семён рассыпающемуся в благодарностях старичку. — А что ж козу не держишь? С молоком бы был!

— Была коза! — сообщил старичок. — Зорькой звали, померла она. От старости померла. А ещё козочка с козликом были у меня, так их попросили. Я отдал.

— Кто попросил? — Семён спросил просто так, не дожидаясь особо ответа. Старичок задумался и неуверенно сказал:

— Она попросила. Сказала, молоко для детей. Я и дал козу с козликом.

— Когда, пятьдесят лет назад? — хмыкнул Семён. Максим насторожился:

— Когда, Митрич? Вспомни, будь другом!

Но старичок уже запамятовал, о чем только что говорил. Он снова начал причитать, что молодежь разъехалась по городам, вместо того, чтобы работать на землице. Но говорил же он, что время Крысолова подходит к концу! Хотя все логично — человечество вымирает…

Тем временем быстро темнело. Старичок пригласил гостей в дом. Его жилище тоже будто выпало из прошлого: деревянные стены, обклеенные старыми бумажными обоями, развешенные под потолком пучки трав, лампа над колченогим столом, железная кровать с горой белых подушек. Для полной лубочности не хватало разве что самовара и ходиков с кукушкой. Несмотря на свой возраст и помутившийся рассудок, чистоту в доме Митрич поддерживал. Максим сразу почувствовал, что они в своей грязной дорожной одежде смотрятся здесь, как чужеродный элемент. Да и вообще стеснять старика было бы свинством.

— Митрич, сеновал же есть у тебя?

У Митрича был, скорее, не сеновал, а сарайчик, где хранился инвентарь, ведра, всякая всячина, а в углу — да, в углу сено.

— Мало, — озабоченно вздохнул Митрич, притащив на сеновал две подушки из дома.

— Хватит, — заверил Максим.

Похолодало, причем не только потому, что зашло солнце — с юга приближалась гроза. Фронт холодного воздуха шел впереди. Они решили уже, что заночевать стоит в доме, но тучи, видимо, обрушились дождем на море и прошли стороной. Лишь несколько капель упало во дворе.

Сквозь щели в стенах изредка сверкали вдалеке зарницы и слышались слабые раскаты грома. И Максим, едва ли не впервые с детства, заснул крепким спокойным сном без сновидений.

Проснулся он ночью, неожиданно, от того, что его кто-то позвал. Сено кололо в шею и лезло в нос, внизу попискивали мыши, но все равно по сравнению с двумя прошлыми ночами и обществом псов-людоедов неподалеку это был рай земной. Максим решил, что пробудился случайно, но у другой стены сарайчика заворочался старик Семен и позвал снова:

— Макс!

— Чего тебе не спится, старый?

— Слово помнишь?

— Какое слово? Спи давай.

— Когда в детстве. Когда становишься в круг, бросаешь мяч вверх. Кричишь имя. Тот, кого ты назвал, должен поймать. Остальные разбегаются.

Старик говорил медленно, неуверенно, делая паузы, будто сам не верил, что когда-то такое было.

— Ну и?

— Слово. Вместе с именем. Какое кричали?

— Не помню.

Максим немного разозлился на старика. В такую игру в детстве он не играл, но то ли мать рассказывала, то ли читал где-то — помнилось. Слово как раз было где-то почти на поверхности памяти, оно почти всплыло — и затаилось, нырнуло обратно, и теперь не давало покоя.

— Э, вы ж в смартфонах сидели… Не играли, небось.

— Иди ты, Семеныч. Не было у меня смартфона. Играли, просто не помню.

— Не играли, вот и не помнишь. А мы другое поколение. У нас и казаки-разбойники были.

— И у нас.

— И прятки, это добегаешь, хлопаешь об стенку и кричишь…

— Палы-галы за себя. Помню я. А теперь давай спать.

— Еще высекалы были. Мячом бьешь, если тот, кто уворачивается, поймает — дарка.

— Вышибалы. И свечка. Три поймаешь — все сгорят.

— А еще… Море волнуется — было?

— Ночь, Семеныч. Завтра вспомнишь.

— Съедобное-несъедобное?

— Это же для малышей совсем.

— Ну и что, а малыши — не дети, что ли?

— Спи, — буркнул Максим. Люди уже много лет, с того времени, как он стал взрослым, точно, старались избегать любого упоминания о детских играх, чтобы не бередить рану. А сейчас рану расковыривали, да еще ржавым ножом, и ему почему-то не было от этого ни тоскливо, ни безнадежно. Наоборот, в душу снизошел покой.

— Штандер! — неожиданно сказал Семен. — Слышишь, Макс? Штандер — то самое слово, нет?

— Да, — слово из его памяти вынырнуло на поверхность и слилось с произнесенным вслух. — Оно.

Старик бормотал еще что-то, но Максим не слышал. Он снова провалился в глубокий спокойный сон.

Утром они отправились дальше. Максим был бы рад задержаться в гостеприимном доме подольше, но старик Семен, едва проснулся, сразу засобирался в дорогу. Да и сам Максим чувствовал, что очарование момента нарушится, если слишком его затянуть. Хозяйство Митрича было рассчитано строго на одного человека, сам он чувствовал себя счастливым в своем иллюзорном мирке, одиночеством не тяготился, и не стоило нарушать его внутренний покой и, возможно, окончательно сталкивать в безумие.