Борис Конофальский - Саранча [СИ]

— В укрытие, все, кто не нужен, — наконец командует взводный.

Но сам стоит, задрав голову, прямо под гранатомётчиками.

Аким отходит к своему окопу. Тяжко вот так ждать. А этот чёртов Теренчук, словно прирос к прицелу или умер на нём. Не шевелиться. Сгорбился и сидит.

Все замерли опять, ждут, Саблин снова тянет сигарету из пыльника, закуривает. Только закурил, взводный тут же забирает у него сигарету. Аким вздыхает, тянет следующую.

А Теренчук так и не шевелится.

— Помер он там, что ли? Хайруллин, он там жив? — Кричит урядник Носов.

Аким видит как на фоне зарева, там, высоко, на краю оврага, Хайруллин машет на него рукой, мол: не мешай.

А секунды идут.

Тягостно это всё, тягостно. Ждать удара, так хуже ничего нет. «Ответка» прилетит, все это знают и ждут. Быстрее бы уже. Саблин накурился, хотел кинуть окурок, так кто-то из казаков его забрал.

И тут:

— Товсь! — Орёт Теренчук, так и не отлипнув от прицела.

— От струи! — В след ему орёт Хайруллин.

И сразу за этим:

Пах…

Над оврагом вспышка, все как днём стало видно на долю секунды, и снова темнота.

В-с-с-с-ш-ш-ш…

Звук быстро становится свистом. И стихает.

Все замерли, все ждут, задрав головы, смотрят на Тренчука. А он так и сидит, скрючившись у прицела. Так и не отлипает от него.

Саблин открыл глаза и увидел Савченко. Тот улыбался, ставил на тумбу, что слева от кровати, запотевший пластиковый жбан. Рядом пакет положил. Пакет непрозрачный был, от него так пахнуло острым вяленым мясом дрофы, что у Акима слюна выделилась. Деликатес. Редкая еда. А жбан (сто процентов) с драгоценным пивом. Савченко старается не шуметь, но видит, что Аким открыл глаза, спрашивает:

— Что, разбудил?

— Не спал, — говорит Саблин.

— Задремал?

— Да нет, просто… Закрыл глаза.

— К тебе не попасть, очередь, как станичному голове. — Говорил Олег. — Я какой раз прихожу, а у тебя всё кто-то сидит. И сидят, и сидят. Чего им всем нужно?

— Да интересуются всё, как да что. — Нехотя отвечает Саблин.

Савченко становится серьёзным. Садиться на стул верхом, как на квадроцикл.

Аким думает, что и он сейчас начнет вопросы задавать, тоже будет интересоваться, но Олег, чуть помедлив, произносит:

— Слышал, что там, в рейде, произошло. Ты это… — Он говорит медленно, не гладя на Саблина. — Знай, что бы там люди ни болтали, но я верю каждому твоему слову. Я тебя давно знаю, не тот ты человек, который брехать будет. Раз так сложилось, значит, по-другому сложиться не могло.

Савченко, видно, в курсе всего был. Всё, значит, знал.

Аким помрачнел, знал, вернее, догадывался, что люди будут разное говорить о происшедшем. Он глянул старого на приятеля и спросил:

— А что люди говорят?

— Люди? Казаки молчат, а бабы чего только не сочиняют. Чего с них, с куриц, взять. Машка Татаринова бегает, народ баламутит. Бабы погибших казаков тоже дурь несут, я тут все эти сплетни пересказывать не буду.

— Расскажи, — просит Саблин.

— Да отстань ты, — говорит Савченко, чуть раздражённо, — ещё я бабью брехню не пересказывал.

Да, видно, мерзости по станице про рейд говорят. Совсем, видно, плохое.

— Ещё раз говорю, если так случилось, если пришлось… — он не говорит, что именно пришлось делать, — значит, другого выхода не было.

Саблину вдруг самому захотелось всё ему рассказать, вроде как объясниться, чтобы понял, как всё было. Но он сдержался, не такие они уж и друзья, чтобы таким делиться. Юрке бы всё рассказать. Но Юрка в коме. Ему лёгкое восстанавливают.

— У меня у самого такое было, — вдруг говорит Савченко. Снова смотрит не на Саблина, а в угол куда-то. Сложил руку на руку на спинку стула, барабанит пальцами. — Был у меня один китаец, толковый был мужик. Я с ним три раза на промысел ходил. Никогда не ныл, крепкий. Вроде, небольшой, а тянул на себе не меньше других. Пошли мы на девяносто шестую высоту. Недалеко, там вертолёт разбитый я давно заприметил, думали алюминия нарезать. Помнишь, там же никогда не было переделанных.

Саблин не помнил, давно всё это было.

— А тут нарвались, — продолжает Олег, всё еще не глядя на Акима. Словно со стеной говорит. — Стали уходить, да и ушли бы. До лодок километров пять оставалось. От бегунов отбились бы, а этот… китаец… Короче, нарвались мы на рой. На шершней. Ты шершней лесных видел? Видел же.

Аким отрицательно мотает головой.

— Зараза редкая, это тебе не оса степная жёлтая.

«Она и степная-то — мерзость опасная», — думает Саблин.

— И даже не чёрная. — Продолжает Савченко.

Саблин вспомнил одну из самых опасных тварей пустыни: чёрную, как уголь, осу-наездницу, чей укус сразу приводит к анафилактическому шоку и коме.

— Так осы хоть КХЗ не прокусывает, — Говорит Олег, — а эта тварь… — Он показывает указательный палец, — вот, ещё больше. И жало сантиметр, и твёрдое, как из карбона. Шлёпается на тебя с разлёта, вцепится кусачками своими и давай колоть. И колет, и колет, хорошо, если КХЗ армирован, да и тот бывало, пробивали, сволочи, а маску или респиратор так сразу прокалывают. Сразу. И кидаются всегда все вместе, весь рой. В общем, я пока банку с дихлофосом выхватил, его уже три раза куснули.

Он замолчал, и Саблин молчал. Так и молчали, пока Савченко не продолжил:

— А я вешки сигнальные поставил, вижу, один «бегун» пробежал, второй. Надо уходить, а он без сознания. Колю ему, что положено, а толку, час нужен, чтобы подействовало. А часа у нас нет, «бегуны» через пятнадцать минут прибегут. Завяжемся с ними, а там и «солдаты» подтянутся. Трясу его, а у него глаза закатились… И ничего. В себя не приходит. Вот так вот.

На этом Савченко и замолчал. Дальше рассказывать нужды не было. Саблин всё понял. Человека живого переделанным оставлять нельзя.

Мужчины молчат, пока Саблин не говорит:

— А ты водки не принёс?

— Да вот не подумал, — говорит Олег. — Давай хоть пива выпьем.

Он тянет руку к запотевшей баклажке и…

— Нельзя ему пить. — Резко и громко звучит в палате женский голос.

Аким вздрагивает, а Савченко от неожиданности аж подскакивает на стуле.

На пороге стоит Настя, за руку держит Наталку.

— Господи, так и до инфаркта довести можно, — говорит Савченко, приходя в себя.

— Пужливый ты, Олег, стал, — заявляет Настя, проходя в палату.

А дочка бежит к тумбочке и сразу, указывая пальцем на фрукты, что лежат на ней, спрашивает:

— Папа, а это кому?

— Тебе, — говорит Саблин.

— А это что? — Спрашивает девочка, указывая пальцем на один из плодов.

Аким не знает, он знает апельсин, но Наталка апельсины и сама знает.

— Яблоко это, — говорит Савченко, — вкусная вещь.

Он лезет в карман куртки и достаёт оттуда что-то в фольге:

— А это шоколадка. Тоже тебе.