Вероника Рот - Преданная

Несусь за ним, но вскоре теряю его в лабиринте халуп и остаюсь одна. Несмотря на мою альтруистическую реакцию сочувствия к людям, живущим здесь, меня охватывает страх. Если они прозябают в таких же безнадежных условиях, как наши бесфракционники, то мне есть чего опасаться.

Кто-то хватает меня за руку и тащит под один из алюминиевых навесов. Стены внутри затянуты синим пластиковым брезентом, который служит для защиты от дождя, на полу — фанера. Передо мной — невысокая худая женщина с измученным лицом.

— Не надо тебе там стоять одной, — бормочет она. — Они готовы наброситься на любого, неважно, молод он или стар.

— Кто?

— У нас в Округе полно всяких нехороших людей. Многие настолько обозлены, что способны убить любого, кого посчитают своим врагом. Впрочем, не все из нас озверели до такой степени.

— Спасибо за помощь, — благодарю я. — Меня зовут Трис.

— Эми. Садись.

— Мне пора, — возражаю я, — Снаружи — мои друзья.

— Тебе надо переждать. Сейчас наша саранча сбежится туда, и тогда ты сможешь подкрасться к ним сзади.

Ее речь звучит логично, я устраиваюсь прямо на полу. Пистолет упирается мне в ногу, а бронежилет настолько жесткий, что трудно наклоняться, но я делаю все возможное, чтобы выглядеть расслабленной. Раздаются чьи-то вопли. Эми отгибает уголок брезента и наблюдает за обстановкой.

— Значит, ты и твои друзья — не солдаты? — осведомляется она. — Вы из Генетической Защиты?

— Нет. То есть, они — да, а я — из города. Я имею в виду из Чикаго.

Брови Эми ползут вверх.

— Черт меня побери. Они закрыли эксперимент?

— Еще нет.

— Жаль.

— Почему? — хмурюсь я.

— Знаешь, девочка, Чикаго — это символ того, что кое-кто продолжает верить в необходимость лечения генетически поврежденных, которые и людьми-то не считаются. Так что извиняться за свои слова я не буду.

Не думала о проблеме Города в подобном аспекте. Мне, напротив, казалось, что Чикаго надо во что бы то ни стало сохранить. Странно, но прежде я не понимала, что само существование Чикаго вредит обитателям Округи и тем, кто не желает, чтобы их оценивали только на основании генетики.

— Ладно, — бурчит Эми, опуская брезент. — Ваши, вероятно, сейчас на северо-западе отсюда.

— Еще раз спасибо, — говорю я.

Она кивает мне, и я выбираюсь из ее импровизированного дома, фанера скрипит у меня под ногами.

Без остановки мчусь по узким проходам, радуясь тому, что народ разбежался еще при приближении нашего пикапа. Перепрыгиваю через лужи, — даже думать не хочу о том, что тут разлито. Наконец, оказываюсь в сумрачном закутке. Высокий худой подросток целится в Джорджа.

Группа людей окружает мальчишку с пистолетом. Вокруг валяется растоптанное и разломанное оборудование для наблюдения. Джордж замечает меня, но я быстро прикасаюсь пальцем к губам. Стрелок меня пока не видит.

— Лучше опусти пушку, — заявляет Джордж.

— Еще чего, — отвечает мальчишка.

Его светлые глаза в панике мечутся между Джорджем и толпой.

— Тогда, может, разойдемся мирно? А пистолет возьми себе.

— Нет. Выкладывай, куда вы отвезли наших!

— Мы никого никуда не отвозили, — убеждает его Джордж. — Мы не солдаты, а ученые.

— Как же, ученые, — издевательски бросает мальчишка. — А бронежилеты? В таком случае, я — самый богатый в Штатах. Давай признавайся.

Я осторожно прячусь под одним из навесов, прицеливаюсь и кричу:

— Эй, ты!

Толпа мгновенно оборачивается на меня, но подросток и не думает отводить дуло от Джорджа, на что я надеялась.

— Ты у меня на мушке, — продолжаю я. — Вали отсюда, я тебя не трону.

— Я сейчас в него выстрелю, — кричит тот.

— Тогда я разнесу тебе башку, — отвечаю я. — Мы просто работаем на правительство. Мы не знаем, где ваши люди. Если ты его отпустишь, мы отправимся восвояси. Но если ты убьешь его, я гарантирую тебе, что сюда прибудут настоящие бойцы, и уж они-то с вами церемониться не будут.

В этот момент во дворик вбегает Амар. Кто-то из толпы орет: «Да их тут много!», и все мгновенно разлетаются. Мальчишка кидается в ближайший проход. Но я держу оружие наготове. Вдруг они решат вернуться? Амар обнимает Джорджа, и тот похлопывает его по спине.

— Ты до сих пор сомневаешься, что генетически поврежденные виноваты в наших бедах? — спрашивает у меня Амар.

Я молчу. Прохожу мимо очередного навеса. Маленькая девочка сидит на корточках у самой двери, обхватив коленки. Она уставилась на меня через щель в слоях брезента и поскуливает от страха. А кто научил местных так бояться солдат? Почему мальчишка настолько их ненавидит, что был готов стрелять?

— Да, — в конце концов, говорю я. — Сомневаюсь.

У меня есть кое-кто получше на роль обвиняемого.

Мы бредем к пикапу. Джек и Вайолет настраивают камеру наблюдения, пока не украденную и не разбитую местными. Вайолет зачитывает Джеку длинный список цифр со своего планшета, а тот вводит их в свой.

— Где гуляли, ребята? — интересуется он.

— На нас напали, — произносит Джордж. — Нам надо сматываться.

— К счастью, это был последний набор координат, — отвечает Вайолет. — Можем отправляться.

Снова забираемся в машину. Амар захлопывает дверцы, а я вручаю ему свой пистолет, довольная, что избавилась от оружия. Вот уж не думала, просыпаясь сегодня утром, что буду целиться в отчаянного подростка. Впрочем, я и не представляла здешних условий.

— В тебе говорит альтруист, — заявляет Амар, — Именно их воспитание заставляет тебя ненавидеть Бюро.

— Меня много чего заставляет, помимо специфического воспитания.

— Но я заметил то же самое и в Четыре. Альтруисты — серьезные люди. Они автоматически воспринимают все как повод к немедленному вмешательству. Тех, кто переходил во фракцию лихачей, я делю на определенные типажи. Эрудиты, как правило, становятся безжалостными и свирепыми. Правдолюбы — абсолютно безбашенными, я бы даже сказал, — адреналиновыми наркоманами. А вот альтруисты — настоящими борцами, прямо-таки революционерами.

И, помолчав, добавляет:

— Если бы Четыре больше верил в себя, он бы тоже стал таким. Кстати, Трис, из него бы получился отличный, хороший лидер, если бы не его заморочки.

— Наверное, ты прав, — отвечаю я. — Он вечно пытается идти за кем-то вроде Ниты или Эвелин и всегда попадает в беду.

Амар согласно кивает. А как насчет меня самой? Разве я бы не хотела, чтобы Тобиас меня слушался? Конечно, нет. Хотя, кто меня знает?

Увиденное постепенно начинает доходить до моего сознания. И я начинаю воображать, что та девочка — это моя мать. Она прячется в лачуге, задыхается от дыма костров зимой, дерется, делает, что угодно, лишь бы уцелеть. Потом ее спасают люди из Бюро, на которое она, в результате, проработала до конца своих дней. Забыла ли она о том, откуда пришла? Вряд ли. Ведь мама пыталась помочь бесфракционникам. Может, это было не просто выполнением обязанностей альтруиста? Моя голова буквально раскалывается, и я, как за соломинку, хватаюсь за первую попавшуюся мысль.