Сергей Лукьяненко - Три дня Индиго [СИ]

Я пожал плечами, кивнул. Ника улыбнулась, прошла к подиуму, постучала пальцем по микрофону.

— Дорогие друзья… Максим Воронцов хочет лично обратиться к собравшимся…

Никаких реплик, никакого шума. Они улыбались, кивали, смотрели то на Нику, то на меня, но попусту не говорили.

— Но вначале давайте поднимем наш традиционный тост за культуру и прогресс, — сказала Ника. — И поблагодарим девочку Машу, одиннадцати лет, которая нам сегодня помогла в сервировке.

За её спиной на экране высветилась фотография. Маленькая девочка с серьёзными глазами натянуто улыбалась фотографу.

Я подумал, что сейчас заору. Или брошусь на ближайшего Слугу и начну его душить.

Но я стоял и с глупым лицом смотрел на Нику.

Ника кивнула мне и залпом выпила рюмку.

Слуги пили.

Улыбались, некоторые смеялись. Некоторые отпивали чуть-чуть, кивали, смотрели то на рюмку, то на фото девочки, и допивали до конца.

Я подумал, что меня сейчас стошнит.

— Хорош кривиться, — сказал Гарри, поглядывающий на меня. — Знал, куда шёл.

— Нет, — сказал я. Меня начало трясти. — Не знал.

— Элита, — сказал Гарри и залпом выпил рюмку. — Привыкнешь.

Я смотрел на Нику. Она выпила первой, значит, подействовать тоже должно на неё в первую очередь.

Как это будет?

Они просто упадут и умрут?

Я очень надеялся, что в муках.

— Ты чего-то ждёшь, — задумчиво сказал Гарри.

— Да, — сказал я.

Гарри посмотрел на рюмку. Сказал:

— Яды им нипочём. Если ты что-то задумал…

Первой закричала певица, стоящая метрах в пяти от меня. Немолодая, известная во всём мире. Кажется, у меня родители ходили на её концерт, ещё до Перемены, и мать потом восхищалась несколько дней: «Какой голос! Какой нечеловеческой мощи и красоты голос!»

У певицы действительно был великолепный и сильный голос.

Она закрутилась на месте, в ужасе глядя на окружающих. Те расступались, вокруг дородного тела оперной дивы образовалось пустое пространство, как вокруг прокажённой. Певица дёргала головой, глядя на товарищей, очень картинно всплёскивая руками и прижимая их к лицу.

Потом её вырвало.

А в следующий миг она вскинула руки — те изогнулись немыслимой дугой, как способны лишь конечности Слуг. Певица обхватила себя за шею, вонзив большие пальцы в подбородок так, что брызнуло красным.

Но это была только первая капля крови.

Она рванула себя за голову — и оторвала её.

Повторять можете сколько угодно, человек на такое не способен.

Секунду она стояла — обезглавленный труп, какие-то жилы и вены порвались не до конца и тянулись от туловища к голове. Тёмная кровь хлестала во все стороны, будто лилось расплавленное какао из шоколадного фонтана.

Вот такие у меня бывают дурацкие ассоциации, да.

— Что? — завопил Гарри, глядя на меня. — Что ты сделал?

А вокруг разверзся ад.

Сливки творческой интеллигенции Москвы убивали сами себя.

Надо сказать, что примеру певицы последовало всего несколько Слуг. Видимо, оторвать себе голову было очень сложно. А может быть — страшно.

Большинство разбегалось и билось головой о стены.

Те, у кого оказался нож (а таких нашлось немало, и ножи были совсем не перочинные), вспарывали себе грудь, кромсали сердце, а потом уже начинали перерезать шею.

Известный юморист и шоумен вначале выцарапал себе глаза, потом вырвал язык, а потом повернул шею на триста шестьдесят градусов, сделав полный оборот, и рухнул.

Никто даже не пытался напасть на меня. Никто не помогал уйти из жизни другим. Каждый был поглощён единственной задачей — как можно быстрее покончить с собой.

Гарри схватил меня за грудки и принялся трясти. Мы с ним были одного роста, и я совсем не хилый, но он всё же был крепче.

— Что ты сделал? — вопил он. — Что ты сделал, сука?

Я только теперь сам до конца осознал.

— Вернул им чувства! — выкрикнул я. — Вернул эмпатию! Ничего лишнего, они лишь снова стали людьми!

Я вдруг захохотал, глядя в застывшее лицо охранника.

— Невинных этот меч не убивает! Как тебе такая шутка, Гарри?

Он был слишком растерян и разозлён, поэтому, замахнувшись, открылся. Я ударил его, вколачивая кадык в шею. Гарри зашатался, выпустив меня и схватившись за горло. Круглые очки слетели на пол, из глаз у него выступили слёзы, а на губах запузырилась кровь. Но это была чужая кровь, и я решил, что это символично и даже смешно.

— Ты не волшебник, Гарри, — сказал я. — Ты хренов пожиратель смерти.

И влепил ему в челюсть так, что послышался хруст. Гарри рухнул.

Я нагнулся, подобрал с пола его очки, в последнюю секунду выдернув их из-под падающего тела. Незнакомый мне молодой парень, может быть, юное творческое дарование, а может быть, и обычный неприметный менеджер, рухнул на пол, колотя себя в грудь длинным тонким ножом. Слуги прочные, он пронзил себя уже раз десять, но всё никак не умирал.

Нацепив очки, я оглянулся. Половина Слуг уже была мертва, остальная работала над этим.

Монстров я в зале не увидел.

И бросился к выходу.

Ника напрыгнула на меня у самых дверей. Повисла на спине, повалила. Лицо её было искажено яростью, она всё пыталась схватить меня за горло, но слишком вытянувшиеся в прыжке руки мешали.

— Что ты наделал, сука, что ты наделал! — закричала она.

— Уничтожил ваш мятеж, — ответил я. — Ничего личного, Иван попросил.

Она вдруг замерла, уставившись на меня. Повторила:

— Иван попросил?

— Иван попросил, — подтвердил я и, подтянув ноги, пнул её в живот. Ника отлетела, я поискал взглядом хоть какое-то оружие — и поднял нож, лежащий рядом со Слугой, отрезавшим себе голову. Поднялся.

— Лживая мразь! — взвыла Ника, в ужасе оглядывая зал. — Мразь!

— А ты-то чего не сдохла? — спросил я. — Ты же пила!

— Я себе эмпатию не гасила! — выкрикнула, будто выплюнула, Ника. — Это для слабаков!

Я остолбенел.

Эта дрянь была человеком — по меньшей мере, по части эмоций! Она всё чувствовала! Она просто ненавидела и презирала людей!

Ника снова кинулась на меня. Я ждал, сжимая нож и понимая, что в лучшем случае у меня будет одна единственная попытка.

За спиной дважды гулко грохнуло.

Первая пуля вошла Нике в грудь, а вторая в лоб.

Она шатнулась, останавливаясь. Подняла руку и неожиданно погрозила мне пальцем. Сказала:

— Запомни… он очень хитрый…

И оскалилась в улыбке, которая на глазах становилась каменной.

Я обернулся.

В дверях стоял деда Боря с пистолетом в руках.

— Мы победили, — сказал я. — Кажется.

Деда Боря повернулся и шаркающей походкой побрёл назад.

Я всё понял. Ну, почти всё. Бросился за ним.

В фойе лежали два уничтожителя, утратившие невидимость. Один был опутан тонкой металлической сеткой, ещё одна валялась рядом, разрезанная на куски. Второй застыл у двери в комнату, где мы сидели, наполовину забравшись туда. Оба уничтожителя медленно каменели и походили сейчас на песчаные скульптуры, забытые на пляже.