Сергей Лукьяненко - Три дня Индиго [СИ]

— Пуэр? — спросила официантка, совсем молодая девчонка. Интересно получается, в магазине ей бы коньяк не продали, а на работе она его нам продаёт.

Жизнь вообще устроена очень фальшиво, пока не соприкасается со смертью.

Я кивнул. Пуэр так пуэр. Ценник был конский, но как-то меня перестали волновать деньги.

— Я вас ненадолго покину, — сказал деда Боря и пошёл к двери туалетной кабинки.

— Совсем дед сдаёт, — негромко сказала Елена, глядя ему вслед. — У него была онкология, Максим. И он не хочет проверяться и лечиться. Говорит: «Сколько есть, все мои».

— Так нельзя.

— Когда человек теряет смысл жизни, ему всё можно, — вздохнула Елена. — Это он ещё взбодрился.

Вернулся деда Боря, я встал и пошёл по его маршруту. Когда вернулся, на столе уже был чайничек с чаем и два бокала с коньяком на донышке.

— Помянем Виталия, — сказала Елена.

Просто это у них было. Как-то совсем просто.

Умом я понимал, что им тяжело и больно, но вида они не подавали. Старики-разбойники…

— А вам можно, деда Боря? — спросил я.

— В чём проблема? — сварливо ответил он, залпом выпив коньяк.

— У вас же кровь… ну… в туалете, — неловко сказал я.

— Глазастый, — ответил он раздражённо.

— Боря! — выпалила Елена.

— Что Боря?

— Давно у тебя кровь в моче?

Он заёрзал на стуле.

— Слушай, Леночка, мы же кушаем…

— Мы пьём.

— Тем более!

— Давно?

— С неделю. Да не волнуйся ты так, это же явно камень идёт.

Елена выдохнула. Посмотрела на меня.

— Извини, Максим.

Я пожал плечами. Крови я сегодня навидался достаточно, она меня уже не смущала.

— Сейчас мы закажем такси, — сказала Елена. — И я повезу тебя в клинику.

— Ну к чему это…

— Тем более, если нас придут… когда нас придут арестовывать, ты будешь в палате, с диагнозом и горой лекарств.

Деда Боря криво улыбнулся.

— Гора лекарств? Это хорошо. А то мои таблетки уже ни черта не помогают.

— Старый упрямый дурак, — выругалась Елена. — Максим, боюсь, помощники из нас больше никакие. На некоторое время.

— Вы не помощники, — ответил я. — Вы друзья.

Она кивнула, испытующе посмотрела на деда Борю. Тот вроде бы встряхнулся от коньяка, но выглядел всё равно ужасно.

— Поедешь с нами, Максим?

Я покачал головой.

— Нет, извините. Я домой. То есть нет, в Гнездо. Хотя вначале всё-таки домой, потом в Гнездо…

— А для тебя это разве не одно и то же? — спросил деда Боря.

Консьерж в подъезде приветствовал меня кивком и тут же сообщил из своего закутка:

— Твои недавно ушли. Молодцы, много стали гулять, это полезно.

— А ко мне никто не заходил, Андреич? — спросил я.

Он понял меня неправильно. Случившийся пару недель назад визит монстра, пусть ещё и человекообразного, больно ударил по его самолюбию — Виктор Андреевич решил, что его отделал молодой парень «под веществами».

— Пусть только попробуют! — воинственно сказал консьерж, нахмурился и похлопал рукой по дубинке на поясе.

Да, неприятная будет ситуация, если ко мне заявятся полицейские в штатском.

Хотя Андреич мужик тёртый, почувствует сразу, с кем имеет дело.

У меня было странное чувство, когда я вошёл в квартиру. Будто и не к себе уже. Будто в номер гостиницы или к родителям.

А ведь тут всё моё, знакомое и любимое. Даже к мебели, оставшейся от прежних хозяев, я привык. Даже книжки из их библиотеки почти все прочитал (большую часть, кстати, никто и не открывал до меня ни разу). Вот подборку древних DVD не смотрел, хоть и проигрыватель был, слишком уж паршиво картинка выглядела на экране. И как это раньше люди могли смотреть видеокассеты и DVD?

Я вдруг подумал, что вряд ли снова сюда вернусь. Слишком много дел мы натворили. Уже скоро сюда придут чужие люди в форме, будут рыться в ящиках и шкафах, просматривать содержимое компьютера, расспрашивать обо мне соседей…

Ну и пусть.

Я вымылся, после визита в музей это было просто необходимо. Выбрал в шкафу новое бельё, носки, джинсы, рубашку. Достал из сейфа все деньги и кристаллы, большую часть положил в коробку из-под мобильника — последней модели, выпущенной корпорацией «Эппл» перед её крахом. Родители купили мне его на день рождения, но подарить не успели — случилась Перемена. Отец отдал его просто так, посмеиваясь. Сказал: «Теперь это раритет, семейная реликвия, своему сыну передашь по наследству».

Никакого сына, как выяснилось, у меня никогда не будет. Так что смартфон я бросил на стол, а в коробочку сложил кристаллы и деньги. Не так уж много, но что есть.

Смогу я отсидеться в Гнезде? Туда даже Лихачёв не полезет…

А с другой стороны, какой смысл? Если погром в Третьяковке повесят на нас, то рано или поздно всех возьмут.

Смысл…

Что, всё-таки, Инсек имел в виду под смыслами? Открытия, изобретения? Ну так тут мы безнадёжно отстаём, никому не нужен дважды изобретённый велосипед…

А новая книга — это смысл? Стих? Картина? Скульптура?

Наверное, да. Наверное, это тоже смысл.

А что-то несозданное, а лишь осмысленное?

Однажды я ехал в поезде, проснулся ранним утром и стал смотреть в окно. Поезд шёл сквозь рассветный туман, повсюду был лес, солнце ещё не поднялось над горизонтом, и вдруг я увидел лесную прогалину, маленький домик с идущим из трубы дымком, старика, стоящего на крыльце и смотрящего на поезд, вьющуюся у его ног мелкую кудлатую собаку. Это было похоже на детский рисунок, или на страницу из книжек Пришвина и прочих древних писателей. Я подумал, что тут даже электричества может не быть. И телевизора, и телефона. И что домик мог так стоять сто лет назад, и дед этого старика точно так же смотрел утром на поезд. И что ему плевать на Перемену, как плевать на неё индейцам в дебрях Амазонки или папуасам в Новой Гвинее.

И я вдруг ощутил себя на месте этого деда. Представил себя… нет, не в глуши, какая тут глушь, сто метров до железки, десяток километров до полустанка. Но на обочине. И не потому, что на обочину спихнули, а потому что ты сам туда съехал, живёшь и счастлив.

Ведь таких людей много. Миллионы, сотни миллионов. Они никуда не бегут, ни к чему не стремятся. Выбрали точку под ногами, сделали её центром мира и позволили миру крутиться вокруг.

Нет, я точно знал, что сам бы так не смог, и никогда не смогу. Но я будто почувствовал этого старого человека, его мысли, мечты, как он смотрит на жизнь.

Вот это понимание осознанного и спокойного одиночества — оно было смыслом?

А если бы я написал об этом книгу, чтобы поняли все (ну, допустим, я умел бы, да и что сложного в том, чтобы соединять вместе слова, превращая их в текст)?

Это стало бы смыслом?

А если бы я придумал религию, философию, учение об одиночестве в центре мира?

«Найди свой центр мира и позволь ему вращаться вокруг»…