Колин Уилсон - Мир пауков. Башня и Дельта

— Забором, который не дает нам уйти.

— Не угадал, — спокойно сказал Найл. — Наоборот, он не дает нам подступиться. Дельта желает, чтобы мы ушли. Вот смотри, — он подошел к проходу меж деревьями и, черпнув пригоршню пыльцы, просеял ее сквозь пальцы на землю. — Теперь она безопасна. — Тем, что осталось в ладони, он, вернувшись, потер Доггинзу предплечье. — Видишь, больше не жжется.

Доггинз опасливо отдернул руку и нервно на нее уставился. Постепенно лицо облегченно расслабилось; даже улыбнулся.

— А ну-ка давай скорей отсюда, пока она не передумала, — сказал он с плохо скрытой радостью.

Вместе они быстро собрали поклажу, и через несколько минут уже осмотрительно ступали между деревьев. Как выяснилось, можно было и не осторожничать. Пыльца сделалась безвредной, и не взнималась больше удушающими клубами даже там, где толстым слоем стелилась по земле. Вместе с тем, когда выбрались, Найл испытал облегчение: обостренным восприятием он ощущал, что деревья таят глухую враждебность к жестоким незваным гостям.

Впереди поднималась серая круча, изборожденная тысячами водяных канальцев, затрудняющих ходьбу; легко было оступиться и вывихнуть лодыжку. К тому времени как одолели полсклона, Доггинз тяжело задышал, лицо сильно побледнело. Резко, с присвистом вздохнув, он схватился за бок:

— Давай приостановимся. У меня шов.

Они присели на жесткую землю, но устроиться поудобнее было трудно, приходилось вживляться в землю пятками, чтобы не съезжать вниз. У Доггинза был изможденный вид: щеки впали, явственнее стали проступать скулы.

— Хочешь, скажу, как восстановить энергию? Доггинз сидел, прикрыв глаза. Повел головой из стороны в сторону.

— И как?

— Используй свой медальон.

— Только хуже будет, — произнес Доггинз бесцветным голосом.

— А вот и нет. Поверни и попробуй сосредоточить энергию внутри себя.

Доггинз вяло полез под тунику и повернул медальон другой стороной. Спустя секунду охнул:

— Больно!

— Ясное дело. Давай терпи.

Доггинз стиснул зубы и закатил глаза, на лбу проплавились бисеринки пота. Боль, очевидно, была страшная, но он держался. Где-то через минуту Доггинз резко втянув воздух, задержал дыхание, после чего медленно выдохнул. Посидев, он открыл глаза и взглянул на Найла с ошеломленной радостью:

— Изумительно! Что произошло?

— Ты на самом деле чувствовал не усталость. Тебя угнетали подавленность и уныние, а от них было тяжелее вдвойне.

В глазах Доггинза отразилось понимание.

— Где ты этому научился?

— Из опыта.

— Ну ладно, — Доггинз поднялся. — Пошли дальше.

Через полчаса они приблизились к лесу. После монотонной серости склона богатые краски особенно радовали глаз. Ступать по густой мягкой траве доставляло истинное удовольствие. Найл обратил внимание, что запахи разнообразны как никогда. Только если накануне они казались тяжелыми и экзотичными, как в каком-нибудь сказочном саду Востока, то теперь в них чувствовалась необычная, изысканная легкость, от которой тянуло рассмеяться в голос. Трудно было поверить, что эта симфония благоуханий существует лишь в уме. Найл сделал попытку взглянуть на цветы вторым зрением — по мере того как день разгорался, это становилось труднее, — и тотчас осознал. Растения полны были радости от того, что странники безоружны, и изливали свое облегчение, млея от блаженства. Когда вычленилось второе зрение, цветы будто истаяли, вместо них он стал сознавать корни, стебли и сок, текущий сквозь них, словно зеленый свет. Заметно было и то, что воздух так и искрится счастьем — похоже на искорки водной пыли вокруг фонтана — вот именно они и отражаются в восприятии, как беспрестанно меняющийся аромат.

Найл оглянулся на Доггинза и опешил. Доггинз тоже обрел прозрачность, просвечивая весь как есть, до самого скелета. Ясно различались вены и артерии и то, как работает сердце, качая кровь. Улавливалось, что оно и отвечает за эту цветовую палитру, заливающую светом все тело и чуть выходящую за его пределы. В гамме смешивались красный, оранжевый и желтый цвета, с преобладанием лазоревого и яблочно-зеленого; последние, похоже, и создавались биением сердца. По мере того как Доггинз откликался на полонящую воздух радость, разноцветный всплеск растекался все дальше и дальше за пределы его тела, пока вокруг не образовалась эдакая аура в десяток сантиметров. Все это Найл видел на протяжении лишь нескольких секунд, затем двойное зрение оставило его, и мир снова сделался всегдашним, незыблемым. Обратное преображение, очевидно, было неизбежно: от созерцания одновременно двух миров расходовалась уйма энергии — но все равно было как-то жаль.

За лесом пошел знакомый склон с жесткой травой-проволокой, на вершине которого тянулись к небу гранитные столбы-персты. Когда пышная, нежная трава сменилась более грубой, Найл почувствовал перемену в своих ощущениях. Он словно шел навстречу холодному, колючему ветру. В прошлый раз чувствовались здесь удрученность и удушье. Найл тогда принял это за намеренное давление травы им на нервы. Теперь трава насылала волны тяжелой силы, одновременно и грубой, и бодрящей; Найл улавливал в ней курьезный элемент жестокости. Краткая вспышка двойного зрения дала понять, что сила исходит из самой земли и подобна темному ветру, рвущемуся из-под гранитной тектонической структуры холма. Собственная жизненная энергия Найла и Доггинза ввиду своей утонченности не откликалась на это грубое давление. Но поскольку обоих одолевала усталость, тело само пыталось подстроиться, чтобы как-нибудь подпитаться от такого — пусть грубого — источника. Почему-то представилась скала под струей водопада, окутанная взвесью водяной пыли. Волны, похоже, исходили не от поверхности земли, а от каменных, раскаленных ее недр, неимоверное давление которых вызывало взвихрение магнитной энергии. На секунду Найлом овладели негодование и жалость. Казалось нелепым, как могут быть чувства человека настолько ограничены, что он не замечает невероятного многообразия овевающих его сил. Но следом открылось и то, что эта ограниченность — самостоятельно сделанный выбор; стоит постараться, и на смену придет более богатое и утонченное восприятие мира.

Как миновали впадину, где провалился исполинский ящер, Найла на миг пробрал страх при виде знакомых белых костей, поблескивающих на солнце. Но напряг второе зрение, и отлегло: действительно — скелет мертвого животного. На костях ни кусочка, все обглодано дочиста.

Добравшись до вершины склона, остановились отдышаться. Найл по забывчивости присел на траву. Та легонько и даже приятно пощипывала в прилегающих к влажной коже местах, но в целом была как любая другая, нормальная.