Андрей Русанов - Главы Апокалипсиса. Начало

Дом перестал быть защитой, он требовал основательного ремонта и серьезной уборки. Жить в доме теперь стало возможным только в одной комнате.

Слава Богу, утром седьмого дня буря закончилась.

Пошел снег.

Туманным взглядом я оглядел двор, шатаясь, прошел по комнатам, подмигнул ввалившимся глазом, с черным мешком под ним, Татьяне, что‑то неразборчиво хрюкнул Михаилу.

Мы выиграли бой. Никому ничего не угрожает. Теперь можно умирать со спокойной совестью и чистым сердцем. Ресурс организма иссяк. Тело мгновенно превратилось в одну сплошную рану. Адским пламенем зажглись и заболели ожоги. Взорвались, превратившись в подушки для иголок, натруженные промерзшие мышцы. Я почувствовал, как мясо отстает от костей в тех местах, где куски льда немилосердно били мою плоть. Адреналина бы в сердце… Кубиков тыщу… Картинка стала мутной, затем и вовсе поплыла. Ноги задрожали. Волна слабости пробежала по телу. Колени подкосились. Мое тело плашмя, лицом вниз, рухнуло на постель.

Это смерть?

Я открыл глаза. Сделал глубокий вдох. Сыро. Холодно. Больно. Откинув одеяло, окунулся в волну бодрящей свежести, безвозвратно смывшей с меня остатки сонливости.

Как иногда не хочется просыпаться, еще чуть–чуть полежать, поплотнее закутавшись в одеяло и, нежно обхватив руками мягкую подушку, пытаться досмотреть последний, вот–вот готовый раствориться в тумане сознания, сон.

Чтобы повторить картину приятного пробуждения из какого‑нибудь фильма, где герой просыпается и попадает в Рай, не хватало только кота, играющего с бабочкой в теплых лучах солнца, видимых в легкой пыли, прекрасной полуобнаженной девушки и столь же прекрасных яств. Но…

В комнате больше никого не было. Рядом на стуле висела сухая и, казалось, теплая форма, а желудок недовольно урчал, требуя пищи. Я осмотрелся по сторонам и только сейчас заметил, что из одежды на мне одни трусы.

Я оделся, нащупал под кроватью берцы, обулся.

— Так, куда это, интересно, все подевались? – я потянулся, мои кости хрустнули, по телу пробежала теплая приятная волна слабости. – Славно я вздремнул.

В доме было чисто, все стояло на своих местах. На мгновение, пока не увидел забитое досками окно кухни, мне показалось, что все произошедшее – кошмарный сон.

Как же мне надоела эта смесь реальных и кажущихся событий! Как иногда хочется, чтобы жизнь текла ровно, день шел за днем, повторяя предыдущий, превращаясь в бесконечный цикл недель, месяцев, лет… В мыслях крутилась какая‑то песня Виктора Цоя, ее слова все никак не хотели приобретать четкость и, еще немного покрутившись на языке, вовсе исчезли. Ну что же, нет песни, значит, не сбыться мечте идиота – вернуться к прежней вольготной жизни. Да и хотел ли бы я, чтобы все встало на свои места и оказалось дурным сном? В который же раз я задавал себе этот вопрос? И почему все время мой ответ оказывался таким же, как и прежде… Почему я все время отвечаю «НЕТ», вне зависимости от окружающих условий?

Вы помните, сколько вам лет? Только откровенно: цифра сразу пришла к вам, или процесс занял некоторое время – вы начали считать? Видимо потому, что в те свои двадцать, когда я впервые обратил на эту мелочь внимание, когда я начал считать, сколько мне лет, я понял, что желаю, чтобы мир изменился до неузнаваемости. Тогда я загадал желание и щелкнул пальцами. И вот мир изменился. Изменился именно до неузнаваемости. И забрал меня с собой. Этого ли я хотел тогда? И этого тоже. Только со временем романтика переходит на второй план, ее место занимает суровая, с ледяным отблеском стали, действительность. А в ней выживают сильнейшие или очень простые люди, а попросту – дураки. Остальные существуют где‑то рядом, иногда легонько касаясь, иногда прилегая вплотную к арене жизни, молча, боясь произнести даже самый тихий звук, наблюдая чужую битву, частью которой давно стали сами. Битву, в которой давно погибли. Но эти павшие не смотрят на действие глазами мертвеца, в мгновение познавшего мудрость мироздания. Смотрят они другими глазами, такими, какими мог бы обладать простой мертвый, разлагающийся и бездумный кусок мяса.

— Бррррр! – глаза мои ослепли от яркого солнечного света, шедшего со всех сторон, свежий морозный воздух ударил в лицо, холод проник сквозь ткань одежды и начал легонько кусаться. Мысли мгновенно превратились в пар и разбежались красивыми зимними узорами по стеклу моего внутреннего «Я». Дверь во двор отворилась настежь, хлопнув по стенке, и я окончательно проснулся.

На улице стоял обыкновенный морозный солнечный зимний день, все вокруг было покрыто толстым серебряным покрывалом из снега. Дедушка Мороз от всей души одарил бесценным богатством наш маленький мирок.

— Спасибо, Дедушка! – я спустился с крыльца, присел, набрал полные ладони ледяного серебра, прижал к лицу и, дождавшись, пока мороз начнет колоть щеки, а вода побежит по бороде и рукам, довольно фыркнул, встал на колени и повторил всю операцию заново. Руки быстро загудели, стали розовыми и горячими, пестрыми от проступивших белых биоактивных точек. Я быстро разделся до пояса и плюхнулся в снег. Ощущения – не передать! Прямо скажу – это как на крещенские морозы в прорубь окунуться. Осыпав себя снегом, я начал растираться.

— Какие люди!!! Проснулся! – Татьяна стояла и улыбалась «от уха до уха».

— Доброе утро! – Михаил хитро смотрел на меня.

— Что? Что‑то не так? Я вам, как доктор, рекомендую…

— Все так, просто ты спал четверо суток. Я, например, «отрубился» сразу за тобой, но только на пару дней. Да и раны на тебе быстро заживают.

Я посмотрел на руки и действительно, ожогов не было и в помине, только красные гладкие пятна, грозившие остаться как минимум на полгода или год, напоминали о волдырях. Еще они немного чесались, но не будем об этом. Я же не дерматолог, чтобы часами рассказывать, как, что, где и у кого чешется.

— Как дела на фронте? Что сделано, что нет? Ну и холодина, – теперь наступила моя очередь улыбаться.

— Все нормально, я все починил… — Михаил сделал паузу. — Есть проблема с окнами: у нас нет стекол, а мы с тобой делали все наспех, так что дом сейчас похож на холодильник. Пока кое‑как утеплили тем, что было под рукой. Есть какие‑нибудь идеи на этот счет? – он показал на забитое наспех окно, из которого торчали какие‑то тряпки.

— Есть. Но сначала я бы хотел что‑нибудь съесть. Давайте нажарим картошки и сделаем хорошего чайку. Надеюсь, вы не против? – хитрый и довольный взгляд выдавал меня с потрохами. – Сначала еда, потом все остальное и никак иначе. Вы не можете не согласиться!

— Я против! – Татьяна хитро улыбалась. – Уже все давно готово, второй раз готовить не буду! Иди на кухню, соня, – слово «соня» было сказано как‑то ласково, с какой‑то душевной теплотой и заботой. Мне стало очень приятно, я улыбнулся и пошел в дом кушать.