Дмитрий Захаров - Репродуктор

Вагель сидел на груде грязных матов, каждый из которых был усыпан омерзительными пятнами. На Шурике был синий спортивный костюм с белой полосой. Вагель пил минеральную воду «Надежда» из пластиковой бутылки и ехидно поглядывал на приятеля детства.

Герман пожал Шурику руку и без слов присел рядом. Сначала сидели молча, потом прошли обязательную процедуру: родители, братья-сестры, кто женился, у кого сколько детей.

— У тебя-то с Викой как? — спросил Вагель.

— Не знаю. Я ее уже полгода не видел.

— Срань господня! — поразился тот. — Вы все офонарели, что ли? Вы же лет шесть…

— Семь.

— Да-а-а, — вздохнул Вагель, — ублюдство какое-то сплошное.

Они еще помолчали. Шурик задумчиво возил вверх-вниз застежку своей спортивной кофты, Герман разглядывал неработающие электронные часы: их унылый прямоугольник с будто бы выколотыми контурами нулей висел на разделяющей окна перегородке.

— Ладно, — сказал Вагель, — выкладывай, чего хотел.

Герман эту речь даже репетировал: несколько раз проигрывал свои слова, возможные реакции Шурика, возможные ответы на его вопросы. Но теперь он вдруг смешался и забормотал что-то сбивчивое и крайне нелепое. Про режим и самовыражение, про изоляцию, про внешние горизонты… Горизонты, твою мать!

Шурик тем не менее суть схватил моментально.

— Блядь, — снова вздохнул Вагель, — вот я, Гера, чего-то такого от тебя и ждал. — Он протянул руку и достал из-за матов фляжку. — На вот, раздави со мной.

Во фляжке был спирт. Герман глотнул и с непривычки закашлялся. Вагель понимающе похлопал его по спине.

— Говно придумал, — сказал он, когда Герман перестал кашлять и аккуратно сделал второй маленький глоток. — Там некуда уходить. Вообще ни шиша, только мертвые камни да нечисть шаробродит.

— Ты ее что, видел?

— Не, сам не видел. Но восьмая застава два месяца назад долго отстреливалась от каких-то упырей снаружи. Шестерых наших положили, так их СБ упаковала потом в черные мешочки и увезла. Семьям только по открытке выдали.

Герман вернул фляжку.

— Это могли быть и китайцы, — сказал он. — До войны в той стороне были сплошь их деревни. Может, и сейчас живут.

— Хрен знает. Может, и китайцы. Только парни говорят, они прямо по полям шли. Это я не знаю, каким китайцем надо быть…

Вагель сделал большой глоток и отставил фляжку обратно за маты:

— Если пробовать уходить, то только морем, в сторону Японии. Что с Китаем — неизвестно, а Япония-то точно есть.

— Не доказано, — заспорил Герман, — ни об одном доплывшем слышать не приходилось. А партизанщина вся местная.

— Да нет там уже никакой партизанщины, — Вагель встал и прошел к турнику. Ловко подпрыгнул, уцепился за перекладину и начал резво подтягиваться. — Ладно. Хрен тебя свернешь, я понял. От меня-то чего надо?..

Как и договорились, в полдевятого вечера Герман стоял во дворе дома на перекрестке Промысловой и Советской Армии. Сквер отделял этот район от дороги, и вокруг стояла такая тишина, что казалось, будто попал на кладбище. Впечатление усиливали мрачные полуразвалившиеся фигуры гипсовых пионеров, понатыканные в сквере и на входе во двор. Рядом с тем местом, где под козырьком подъезда от мелкого дождя прятался Герман, к груди прижимала коньки двухметровая девочка: от одной из ее рук остался только каркас, а на невысоком постаменте стояли рядком пивные бутылки. Девочка этого не замечала, она осуждающе смотрела в серое небо.

Вагель опоздал на пятнадцать минут. Шурик был без зонта, но прикрывался армейским дождевиком.

— На, — сказал, протягивая Герману затянутый веревкой зеленый матерчатый мешок. — Тут форма, быстро влазь в нее и пошли. Машина с той стороны поста.

Он огляделся в поисках пригодного для переодевания места и тут же распорядился дуть в подъезд. Однако все близлежащие подъезды оказались на кодовых замках, а времени искать что-то еще не было. В итоге Герман пристроился под каким-то навесом на детской площадке. Он сбросил ботинки и залез на один из раскрашенных под мухоморы пней. Это превратило переодевание в диковинный малоприятный танец. Германа серьезно прохватило ледяным ветром, армейские брюки и гимнастерка оказались холодными, видимо, мешок долго лежал на земле.

— Что, и ботинки менять? — спросил он Вагеля, с тоской ощупывая тонкие подошвы принесенных летних туфель.

Шурик в ответ только усмехнулся.

Герман скомкал свою одежду и запихнул ее все в тот же мешок.

— Сойдет, — одобрил Вагель, включив карманный фонарик и быстро оглядев новоиспеченного капитана. — На умеренное чмо потянешь.

Он вытащил из кармана бутылочку и сунул ее замерзшему приятелю:

— Давай — глотни для согрева и маскировки.

Герман понюхал горлышко — это был суррогатный коньячный напиток.

— Ну, и говно же вы пьете, — сказал он Шурику и сделал большой глоток.

Второго дождевика у Вагеля не было, и Герману пришлось идти как есть. Он прикрывался маленьким складным зонтом, но это совершенно не спасало: дождь усилился. Ноги промокли уже на третьей минуте похода, и Вагель высказался, мол, это даже полезно, Герман будет выглядеть еще большей свиньей, чем задумывалось.

Шли по едва освещенным улицам минут пятнадцать. За это время Герман успел порядком промокнуть да еще и черпануть левой туфлей воды, случайно влетев в глубокую лужу. Вагель беспрестанно матерился на погоду. Когда до пункта осталось два перекрестка, они соорудили пластическую композицию: обнимая Шурика за плечи, Герман повисал на нем, а тот аккуратно поддерживал «загулявшего» товарища. Этим малым театром они проплыли вдоль бесконечной стены казарм, вышли на дорогу и двинулись к освещенному пятну перед самым КПП.

Всю сцену проноса пьяного дружка через пост Вагель взял на себя. Насколько Герман мог понять, Шурик имитировал подготовку к какой-то проверке. Сначала он поручил держать лжекапитана одному из солдат, потом бегал звонить кому-то прямо на пост. Громко орал в телефонную трубку: «Запишите в мою смену!» — и вообще устроил такой переполох, что заниматься Германом постовым было некогда, они почти полным составом носились за Вагелем и вслушивались в его указания. Через полчаса солдаты аккуратно перетащили капитанское тело за периметр и уложили его на заднее сидение машины. Еще минут через десять нарисовался Вагель.

Автомобиль был странный, Герман долго пытался опознать салон, но сделать этого так и не смог. Ему даже показалось, что машина не отечественная, а японская. Только не мог понять, зачем ее перекрасили в серый и хаки: камуфляжные пятна заметил, когда его тащили.

— А чего мы сразу не проехали как белые люди? — поинтересовался Герман у снимающего фуражку Вагеля.

— Потому что, Гера, тогда бы мы перлись к автотранспортным воротам, это еще полкилометра, и проходили бы процедуру досмотра, записи номеров в карточку и все тому похожее. А еще там стоят камеры, и мне не очень бы хотелось фотографироваться с твоей мордой.