Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

Она кивнула и подвинулась поближе. Испугалась. А несколько секунд спустя из оранжевой полутьмы вылетел… Гверн.

Пес тяжело дышал и, кажется, был ранен – густая шерсть поблескивала кровью. Он завертелся вокруг и звонко залаял, будто звал нас куда-то, заскулил, потянул меня зубами за штанину и снова залаял.

— Гверн! – ахнула Майя, тяжело поднимаясь. – Что случилось?! Тебя ранили? А где остальные?

— Так он тебе и сказал… – Я на силу сдержал ругательство. – Видишь, не останемся мы с тобой в стороне.

— Я не встану!.. – с ужасом проинформировала Майя, обняв пса за шею и глядя на меня широко распахнутыми глазами. – Я не смогу!

— А тебе и не надо, – в лучших традициях Дэннера огрызнулся я. – Сиди здесь.

Девчонка попыталась шагнуть, но скорчилась и застонала, обеими руками ухватившись за скамейку.

— Вы же меня не бросите тут?! – чуть не плача вопросила она.

— Обязательно брошу, – заверил я. – Ты мне только обуза…

— Нет! – окончательно запаниковала она, с трудом распрямляясь. И прибавила совсем по-детски жалобно:

— Ну, пожа-алуйста…

Пес гавкнул так, что в ушах зазвенело. Он был нетерпелив и настойчив. И настроен весьма решительно.

— Послушай, – попытался растолковать я. – Я кое-как еще двигаюсь. А ты всю дорогу на Даклере каталась – куда ты сейчас-то собралась? Я тебя не подниму.

И с этими словами я в который за сегодня раз поспешил за собакой…

Аретейни

Сознание возвращалось медленно.

Еще толком не вынырнув из омута обрывочных видений, я ощутила холод и выламывающую боль. Подсознание трансформировало навязчивые ощущения как могло по ассоциативному ряду, и я то выбиралась на острый ломающийся лед из ледяной океанской воды, – он бил по жилам и раздирал краями кожу, – то как крыса пробивала смерзшийся с битым стеклом снег, а то и вовсе выцарапывала себе путь из могилы. Отчего-то я видела одновременно и завалившие могилу булыжники, перемалывающие мои руки как жернова зерно, и то, что снаружи – морозную синюю ночь, одинокий брошенный холмик посреди иссушенной степи и растущее над ним чахлое дерево, и ветер вихрил по черствой земляной корке поземку. Холод и боль изо всех сил пытались проникнуть в сознание, но я все спала и никак не могла проснуться.

…А потом явилась жажда.

Мучительная, иссушающая, царапающая горло раскаленным песком, невыносимая. И на нее сложно было не обратить внимание. Она-то, эта жажда, и пробудила меня окончательно. И я будто вынырнула в Явь из завихрений кошмаров.

Дэннер сидел за столом и терпеливо выстругивал ножом кораблик. Я вначале долго силилась понять, что это за комната и что это за стол. Просторная, с наглухо закрытыми ставнями и длинными плотными шторами. Стол стоял у окна, и с него струилась скатерть. Напротив меня, через потертый паркет и старенький палас, красовался большой книжный шкаф, за ним сервант с посудой и еще одна кровать. Бугорок на ней сообщал, что там кто-то спит. Кто-то маленький. Девочка?.. Стол украшала ваза с цветами. И все это в серо-голубых тонах. Я сморгнула, подумала, что все еще сплю, но серость никуда не делась. И только силуэт Дэннера будто светился оранжевым.

Воды!.. – хотела попросить я, но язык присох к нёбу, а от попытки напрячь голосовые связки немедленно зацарапал кашель. Сил не хватало даже рукой пошевелить, но тут Дэннер, видимо, услышал мой хрип. Отложив работу, он подошел ко мне и ласково погладил по щеке.

— Тише, тише. Потерпи, от этого никуда не деться.

Его рука казалась горячей, прямо таки, обжигающей. По телу пробежала судорога, и я невольно вцепилась в краешек кровати. И удалось, наконец, извлечь из пересохшей глотки хоть какие-то звуки.

— Дэннер… – выдавила я и задохнулась кашлем окончательно. Дэннер только сжал мое плечо. Затем будто вспомнил о чем-то.

— Подожди-ка минутку, – попросил он, встал и вышел из комнаты.

Не знаю, как там с минутками, однако мне его отсутствие показалось целой вечностью. Вернулся он с кружкой в руках и устроился на краю кровати.

— Легче не станет, – сходу разочаровал командир, увидав мою физиономию. – Но разговаривать ты сможешь. – И с этими словами Дэннер, приподняв мою голову, аккуратно влил мне в рот капельку… судя по вкусу, подсолнечного масла. Сделалось чуточку лучше – сухость пропала. Зато жажда теперь разлилась по всему телу сухим жаром, будто обидевшись, что ее прогнали из горла.

— А воды нет? – кое-как выговорила я. Дэннер вздрогнул и стиснул зубы, но взгляда, конечно же, не отвел. Меня начинала пугать эта окружающая серость. Может, я повредила глаза?.. Чем?.. Контузия?..

Вспомнить, что произошло, никак не получалось. Память услужливо выдала дом Лаэрри, нашу беготню с канистрами, езду по Городу и бои с подземными жителями. А дальше вставала глухая черная стена.

— Вода есть, но она тебе не поможет, – все же, отозвался Дэннер. Голос прозвучал как-то глухо, и я насторожилась. Уж кто-кто – а Дэннер-то попусту психовать не станет.

— А… меня ранили? Да? Дэннер! – Я с нарастающей тревогой, ловила его взгляд. А когда, наконец, поймала – сделалось как-то нехорошо. Глаза командира казались неживыми, в них не отражалось ничего, кроме пустоты.

Так смотрят тяжелораненые. Так стекленеет взгляд, когда человек всеми силами пытается удержать боль, загнать ее внутрь, и ничего больше не остается, только стремление – не показать никому, как на самом-то деле рвет нервы в клочья. Так смотрят раненые… так смотрят родственники и друзья у постели обреченного. Сколько раз я натыкалась на этот жуткий, остекленевший взгляд – тогда, когда ничем уже не могла помочь пациенту, уберечь вверенную мне жизнь.

Страх нарастал, душил, выцарапывался из груди наружу, разрывая плоть ледяными коготками. Я не знала, что сильнее – страх или боль и жажда.

— Да не молчи же! Меня ранили?! Да или нет?!

— Зацепили. – Тихий голос Дэннера оборвал мои крики.

Я бы вскочила, но тело словно залили свинцом. Прошептала:

— Я пить хочу… дай мне воды.

— Не поможет тебе вода.

— А ты просто дай мне попить.

Дэннер поглядел на меня еще раз, непослушными руками отцепил походную солдатскую фляжку с пояса. Придвинулся совсем близко, чтобы приподнять мою голову и напоить – как вдруг в уши ударил оглушительный набат. Меня будто накрыло тяжелой океанской волной, мир куда-то уплыл, замедлился, точно старенький кассетник плохо тянет пленку. Звук бил изнутри черепа, бил тупым медным языком в стенки колокола, и я не сразу узнала в нем сердечный ритм.

Ну, да, сердце. Ровными, сильными ударами. Разве может оно так громко биться?.. Человеческое сердце…

Сознание растворялось в этом звуке, угасало, я тонула в нем, как сахарный кубик в чашке с чаем.

— Ласточка! Очнись.