Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Дэннер!! – прошептала фигурка, обхватив меня за пояс. – Где ты был?!

— Нэйси… – Я вдруг понял, что ноги не держат, и опустился прямо на пол. Нэйси и Октябрина уселись рядом, по обе стороны, а я уже ничего не замечал. Ничего и никого. Я все еще смотрел на посиневшее, перекошенное в последней агонии, лицо Лаэрри.

Ну, отчего мне дома-то не сиделось?!.. Черт, черт, черт! Что за шило, спрашивается, вытолкало меня на городские улицы! Я же мог остаться здесь, и тогда они все были бы живы – Лидия, Горислав… и Ласточка. Все! Я мог их защитить, не допустить этого!

Нет, я, как, – в туман меня, кретина, – всегда, полез в драку. Полез, чтобы спасать других людей, бросив на произвол судьбы самых близких!

Хотелось выть и биться головой об пол, хотелось надавать себе по зубам, да и, вообще, много, чего хотелось. Но ничего этого я сделать не мог, будто меня снова укусил оборотень, будто кто-то взял, да и выпил все силы. Лучше бы мне вовсе на свет не появляться, я только все порчу!

— Дэннер… – позвала Нэйси, но я самым наглым образом завалился на пол, закинув руки за голову и глядя на потолок.

Убейте меня. Пожалуйста. Уберите меня отсюда, пока я не натворил новых бед.

Хотя, куда уж хуже-то.

— Да он устал просто, – донесся тихий шепот Октябрины. Я закрыл глаза.

— А где Ласточка?

— Кто?..

— Аретейни. Где Аретейни?

— У нее были дела, она осталась. Пойдем на кухню, пусть он поспит…

Я свернулся калачиком, уткнувшись носом в собственную руку.

Убейте меня, а?

Я серьезно…

На встречу с Ласточкой я, разумеется, опоздал. Но было уже все равно – ведь самой Ласточки больше не было. А тварь я звал так по привычке. По старой привычке – ее именем… Пройдясь немного по темным улицам, я вернулся в бар.

Здесь все было разворочено, как, впрочем, и во всем городе. Пара-тройка трупов уже обглодана тварями, валялись перевернутые столы. Я переступил кровавые лужи, подошел к стойке.

«Слушай, Чернявый, а давай конкурс устроим! Кто тебя перепьет! Победитель получает твою печень в подарок!»

Я провел рукой по отполированной множеством прикосновений стойке.

«Да отвалите вы, психи! Достали! Имеет человек право отдохнуть, или не имеет?!»

«Ага, право на право, право налево…»

«Лидия, ты что сегодня вечером делаешь?»

«Еще одно слово – и ты получишь в чай ударную дозу слабительного.»

«Смотрите-ка, обиделась!»

«Пошел ты.»

Я взял с полки стаканчик и доверху наполнил его виски.

«А ты, рыженькая, что будешь?»

«Чаю, пожалуйста.»

«Вот тебе, к чаю.»

«Спасибо, не нужно…»

«За счет заведения.»

«Спасибо…»

«Не булькает. Фиар, я же сказала, отвали от меня!»

Наверное, мне хватит. Нельзя пить после стольких дней без отдыха. Сейчас меня вырубит. И тогда этой проклятой боли больше не будет. Я получу отсрочку хотя бы на несколько часов. Самоубиваться лучше выспавшимся, чем сонным, а вы как считаете?..

«Лаэрри, сыграй-ка нам джаз!»

«Ого-гошеньки у тебя запросы! Джаз ему, блюз… может, тебе еще и спеть для полноты картины!»

«А правда! Командир, давайте нашу любимую!»

«Ну же, Дэннер, не ленись! Или совсем надрался?»

«А, чтоб вас. Си-минор, Лаэрри.»

Отставив стакан, я подошел к чудом уцелевшему пианино. Уж и не помню, когда играл на нем последний раз.

Последний раз – все можно.

Поднята из осколков скамейка, потертая клавиатура аккуратно вычищена полотенцем. С каким-то странным холодком в груди я коснулся клавиш, и инструмент отозвался глубоким, сильным аккордом.

Поехали?.. Что, си-минор, Дэннер?..

Нет, си-минор слишком светлый. Возьмем… до-диез минор.

Какой здесь хороший резонанс… в пустом помещении всегда хороший резонанс.

В пальцы впился незамеченный осколок стекла, я машинально стряхнул его, а кровь уже печатала, марая белые клавиши, но я не чувствовал ранок. Игра захватила все мои чувства, закружила бешеным вихрем, выворачивая наружу боль, вину и отчаяние, из сердца, по пальцам – в мелодию. Я мог не опасаться, что меня кто-то услышит, кроме тварей и покойников, и некому было остановить эту тяжелую, сильную, переполненную диссонансами… музыку? Или все-таки – исповедь?

Не знаю, сколько прошло времени – я не останавливался. Все играл, играл, и постепенно занятие полностью захватило разум. Боль стихла, растворилась в холодном воздухе вместе с нотами, и я, наконец-то, мог думать о чем-то другом.

А потом силы кончились совсем, и я улегся на клавиатуру. Пианино гудело, успокаиваясь, но уже затихало диминуэндо.

— Ты мне никогда не говорил, что играешь.

Я обернулся. За спиной, привалившись к дверному косяку, стояла Ласточка. Давно так стоит.

— А ты не спрашивала. Разве вампиры умеют плакать?

Аретейни досадливо смахнула слезы рукавом.

— Это все твоя чертова музыка. – Она тряхнула головой. – Так ты передумал мне помогать?

— Не передумал. – Я поднялся и подошел к ней. А может…

Хватит, Селиванов. Прекрати.

Ласточка равнодушно смотрела мне в глаза.

— Ты еще никого не убил? – спросила она. Спросила флегматично так, будто из вежливости. Какая у вампира, к черту, вежливость…

— Смотря, в каком контексте употребить это слово. – Я скрестил руки на груди, пряча окровавленные пальцы. Зачем ее лишний раз дразнить.

— А, ну, да. – Ласточка холодно усмехнулась. – Патрульный офицер.

Я молча разглядывал ее, проигнорировав издевку. Родной голос, родные черты. Разве ты сможешь помочь ей?

Сможешь убить?

Прости меня, Лаэрри. Я был неправ в отношении тебя. Совсем неправ. Да вот, не успел тебе об этом сказать. Мертвые не пишут писем.

Ласточка скучающе поглядела куда-то сверху вниз наискосок.

— Нам с тобой было весело, да?

Я усмехнулся.

— Уж точно, не грустно.

— Подумать только… – протянула Аретейни, брезгливо скривившись. – Эта дура бегала за тобой как течная кошка. – Белые глаза уставились на меня. – И чего она в тебе нашла, ты даже не симпатичный.

Я начал злиться. Эта тварь еще и над Ласточкой издевается.

— Ну, все, я в депрессии. Не понравился вампирше!

— Эта вампирша когда-то пускала на тебя слюни, щенок. Пройдет немного времени, и ты будешь охотиться на меня, псина блохастая. Ты, и тебе подобные. А когда ты перегрызешь мою глотку – тебе будет ни капельки не жалко. – Тварь холодно прищурилась. – Правда, Дэннер?

— Правда, – совершенно искренне согласился я. Пора с этим кончать.

Старенький приятель, бастард, это далеко не первая твоя шея! Старенький, и по-прежнему острый.

Я еще некоторое время держал на руках обезглавленное тело, до тех пор, пока оно не рассыпалось прахом.

А теперь все-таки си-минор.

Пальцы побежали по клавишам, а в голове неотвязно крутились слова старой песенки. Крутились и никак не хотели замолчать.