Олег Шовкуненко - Оружейник-2. Азартные игры со смертью [СИ]

— Максим! — голос Лешего вернул меня к реальности. — Четверть часа стоим. — Мой приятель демонстративно взглянул на часы, а затем поднял глаза к быстро темнеющему небу.

— Не придет он… Хозяин этот, — худший прогноз как всегда прозвучал из уст прапорщика ВДВ.

— Он никогда не показывался людям, — задумчиво протянул Соколовский. — Может и сейчас не хочет?

— Давайте отъедем подальше, — тут же нашлась Лиза, — а потом вернемся.

— Когда это потом? — Загребельный хмуро покосился на девушку.

— Часа через пол, — Лиза съежилась под взглядом подполковника ФСБ. — Может Хозяину этого времени хватит?

— Часа через пол мы должны быть уже очень далеко, если конечно не хотим составить компанию старику. — Слова Лешего прозвучали как приговор, как аксиома, которая, как известно, не требует доказательств.

— Но мы же не оставим его вот просто так! — простонала моя подруга.

— Оставим, Лизонька, оставим… — я обнял девушку и прижал ее к своей груди. Лизу трясло, и хотя она была без куртки, не думаю, что это из-за холода. — Давай, иди к брату. Здесь уже ничего не поделаешь, не исправишь, а вот Павлу сейчас как раз нужна твоя забота. — Я стер ладонью текущую по щеке девушки слезу и подтолкнул ее к распахнутой бронедвери. — Иди внутрь. — Вслед за этой просьбой последовал общий приказ: — Всем внутрь!

Перед тем как вернуться в машину, мы с Лешим последний раз поглядели в сторону березовой рощи.

— Перекрестить его напоследок, что ли? — пробубнил Загребельный.

— Он в бога не верил, как и мы, грешники.

— «Спи спокойно, дорогой товарищ», думаешь, лучше?

— Для него, наверное, лучше. Он ведь нас товарищами называл, помнишь?

Леший ничего не ответил, и я понял, что он и впрямь вспоминает. Седые, длинные до плеч волосы, нос картошкой, на котором висели перекошенные от старости и перенесенных травм очки, нечесаная, спутанная борода, и улыбка… Добрая, по-отцовски снисходительная улыбка человека, который, не смотря ни на что, не потерял веру в жизнь. Как ни горько, но этой улыбки, этого лица мы уже больше не увидим никогда.

— Поехали!

Я протиснулся в дверь и, стараясь не задеть Пашку, пробрался на водительское место. Спустя всего мгновение «302-ой» вздрогнул от голоса взревевшего двигателя.

Через минуту мы уже вновь катили по плотному коридору из мертвых деревьев. Лес оставался все таким же мрачным и неприветливым. Да только на сей раз это как-то совсем не пробирало. Вряд ли что-либо могло оказаться чернее настроения людей, которые только что потеряли друга.

Каждый молча и угрюмо пытался заниматься своим делом. Я вел машину, а сидящий рядом Леший сосредоточено штудировал лежащую на коленях карту.

Краем глаза взглянув на извилистые линии рек, многоугольники населенных пунктов, затейливые кренделя высоток и прудов, меня вдруг как током звездануло. Карта, мать твою! Карта!

— Ах ты, чекистская рожа! — заорал я вскипая. — Ты что, на карту поглядеть не мог? Кладбище проворонил! Да знай мы раньше…

Я не успел закончить. Загребельный прореагировал молниеносно. Не беспокоясь о сохранности невероятно ценного сейчас плана местности, комкая и без того мятую ветхую бумагу, он схватил его и резко сунул мне под нос.

— На, смотри! — разъяренный Андрюха тыкал пальцем в карту. — Вот Пахра, вот Шаганино, а вот… Что? Правильно, дырка! Ни Щапово, ни окрестностей, ни кладбища этого гребаного!

Леший отдернул километровку от моего лица и несколько секунд упрямо молчал, неподвижно уставившись сквозь стекло смотрового люка. По плотно сжатым губам, по тому как гневно раздувались его ноздри стало понятно какая буря бушует в груди у подполковника. Наконец, огромным усилием воли Андрюха взял себя в руки:

— Мне эту карту, между прочим, совсем не в штабе выдали. Я ее в планшете у одного жмура добыл, которого, кстати, уже наполовину сожрали. Само собой и бумаге досталось.

Тут мне стало стыдно. К горечи потери, к и без того дрянному настроению добавилось еще и щемящая досада от своего промаха, от своей глупости и несдержанности.

— Ну, ты того… Ладно… Прости уж… — я протянул руку и потрепал приятеля по мощному плечу.

Тот ничего не ответил, но и не отстранился. Хороший знак. Уже очень скоро до Андрюхи дойдет, что это я сглупил и очень раскаиваюсь. Жизнь, такая… собачья можно сказать. Нервы совсем ни к черту!

Пока Загребельный еще полностью не остыл, мы ехали молча. Покрытый лесом участок закончился, и БТР теперь полз по длинной ровной как стрела дороге. Она была с двух сторон обсажена высокими раскидистыми деревьями и бежала через обширные плодородные крестьянские поля. Так было когда-то.

Сейчас автодорога напоминало цепочку доминошных костей, небрежно составленную на скомканном одеяле. Каждый прямоугольник, разделенный черными порезами трещин, норовил либо сдвинуться в сторону, либо накрениться, либо загрузнуть в нестабильную мягкую поверхность. Проехать, конечно, можно, да только осторожно. Руководствуясь именно этим принципом, я перешел на вторую передачу.

Деревьев по краям дороги практически не осталось. Они были выворочены с корнем и теперь валялись по всей округе. Часть великанов засела в глубоких геометрически правильных провалах с оплавленными краями. Сеть этих черных, словно продавленных в земле углублений мне кое о чем говорила. Судя по всему, здесь находились заглубленные объекты второго кольца противоракетной обороны Москвы. Ханхи нанесли удар, и поверхность земли вмялась, превращая подземные бетонные бункеры в плотно утрамбованные могилы, в которых навечно остались сотни моих братьев по оружию.

Вспоминая об их страшной участи, я поразился тому, какая все-таки сука эта жизнь! Ведь надо же было так повернуться, чтобы те, кого я так люто ненавидел, и оказались создателями Земли. Мы обязаны им как своим появлением на свет, так и своей гибелью. Гибелью… За что ж так сурово? Разве я или Леший, или те офицеры, что лежат здесь под землей, виноваты? А может и впрямь виноваты? В том что не хотели ничего видеть и понимать, в том что как бараны подчинялись погонщикам и безмолвно брели куда укажут.

Не знаю как далеко могли завести меня эти рассуждения, если бы не голос Загребельного:

— Вон те развалины, это Ознобышино, — Андрюха указал рукой левее дороги. — Судя по карте, там тоже есть кладбище.

— Да есть, — я поглядел в сторону, куда указывал мой приятель. — Вернее было. Только сейчас там безопасно. Точно знаю. Подольчане не могли оставить эту мерзость вблизи Варшавского шоссе. Это ведь одна из основных дорог, ведущих в город, сам понимаешь…

Когда Загребельный кивнул, я продолжил:

— Кладбище залили напалмом и сожгли. Причем процедуру эту повторяли три или четыре раза. Чтобы, значит, наверняка, чтобы в земле и намека на трупы, на дух разложения не оставить.