Эдгар Пэнгборн - Дэйви

Эммия погладила меня по голове.

— Тебе не следует убегать.

— Не от тебя, — повторил я.

— Тогда успокойся.

Я искал ясность мысли, которая приходит после окончания лихорадки. Действительность отдалялась, однако становилась отчетливей в отдельных деталях. Мертвый часовой у частокола, блеск моего золотого горна, мутант, ставший пищей для желтых муравьев — все отчетливо светилось, крошечное, безупречное, словно предметы, видимые при солнечном свете через дно стакана. В этом же видении я мог найти присутствие самой Эммии, этой бочки меда с большими бедрами, глубокой, как колодец, и мелкой, как рябь на реке, которую я теперь любил, не имея на нее прав.

Она прошептала:

— Я знаю, почему ты так внезапно стал сильным любовником. Нашел себе лесную девушку в дикой местности, одну из, ты знаешь, маленьких эльфов, привлекательнее меня, и она зачаровала тебя таким образом, что ни одна девушка не может сказать тебе «нет».

— Ну, дева-эльф взглянула на меня и сказала: «дерьмо».

— Нет… я кое-что знаю о тебе. Когда-нибудь я расскажу, как я узнала, что ты встречался с девой-эльфом. — Эммия рассмеялась от этой фантазии, тоже почти не веря в нее, ведь эльфы и тому подобное так же реальны для населения Мохи, как и колдовство, и астрология, и церковь. — Нет, откровенно признайся, двуногий тигр, и скажи мне, что она с тобой сделала. Накормила моего мальчика одним из тех больших стрельчатых грибов, которые выглядят сам-знаешь-как?

— Нет. Это старая ведьма, ужасно вонючая.

— Не говори такого, Дэйви! Я просто дурачилась.

— Я тоже. Хорошо, скажи, откуда ты знаешь.

— Итак, что ты сделаешь для меня, если я скажу? Я знаю — почеши мне спинку — о, ниже — хорошо, очень хорошо — еще… Хорошо, вот откуда я знаю: что случилось с твоим талисманом удачи?

Меня будто обухом в лоб ударили. Я сидел вытянувшись, безумно испуганный. Я помнил, что отрезал лесу, привязал к ней талисман и так носил. И не прикасался к нему с тех пор — или прикасался?.. Этого я не помнил и не мог вспомнить… Может, он отвязался, когда я взбирался на плющ? — невозможно: я лез вверх, словно медленная струйка дыма. Тогда, частокол? — Нет. Я перелезал через него также очень осторожно; кроме того, бревна были так подогнаны, что, взбираясь, нужно было вставлять пальцы в расщелины, и пальцы ног тоже, влезаешь, изогнувшись всем телом; моя грудь вряд ли могла прикоснуться к кольям. Но когда часовой дал мне затрещину, я упал лицом вниз и перевернулся, а его сапог опустился мне на живот. Мой талисман, должно быть, оторвался, когда тот грубо обращался со мной, а я слишком обезумел, чтобы заметить это. Вскоре я уже не мог поверить ни во что другое.

— Дэйви, любимый, что я сказала? Я просто…

— Не ты, милая. Мне придется убежать.

— Скажи мне. — Она попыталась притянуть меня снова к себе, считая само собой разумеющимся, что моя обеспокоенность была только мальчишеским волнением, чем-то, что мог бы вылечить поцелуй.

Я рассказал ей.

— Итак, он должен быть где-то там, на виду. Мог бы с таким же успехом остаться, чтобы сказать им, что это сделал я.

— О, Дэйви! Но, может, он…

— Сукин сын мертв, как бревно. — До этого момента я, должно быть, думал, что мог бы выбирать — бежать или не бежать; теперь был уверен, что выбор в том — бежать или быть повешенным. Рано или поздно, полицейские узнают, на чьей шее висел талисман…

— Эммия, знает ли твой папа, что я уходил сегодня?

— О, Дэйви, я не могла покрыть тебя сегодня — я не знала, что ты ушел. Да, Джадд хотел, чтобы ты вывел мулов и вспахал грядку для овощей — и обнаружил, что ты ушел — и пошел к моему папе, а он сказал — мой папа сказал, что тебе лучше иметь настоящую прекрасную развлекательную кучу… ну… я подразумеваю, что он сказал…

— Просто скажи мне.

— Я не могу. Он не имел это в виду, он просто разошелся…

— Просто скажи, Эммия.

— Сказал, что отдаст тебя городскому совету.

— Да. Чтобы поработить меня.

— Дэйви, любимый, он просто разошелся…

— Он имел это в виду.

— Нет! — Но я знал, что он имел в виду именно это. Я испытывал его терпение слишком долго. Объявить крепостного слугу рабом за плохое поведение было слишком серьезно, даже если Старый Джон сболтнул об этом.

— Послушай, Дэйви, они не узнают, что талисман был твоим, не так ли?

— Они обнаружат. — Я слез с кровати и торопливо одевался. Она подошла ко мне, теперь встревоженная и плачущая.

— Эммия, действительно ли началась война?

— Я же говорила тебе об этом прошлой ночью!

— Вероятно, когда я был в бреду.

— Ты, бестолковый, будешь ли ты когда-нибудь слушать меня?

— Расскажи мне снова… нет, не надо. Я должен идти.

— О, этот город, далеко на западе — Сенека — кэтскильцы подошли и захватили его, а потом объявили войну, это ужасно. Наш полк направляется в Скоар, чтобы они не попытались сделать то же самое здесь — но я рассказывала тебе все об этом.

Может быть, и рассказывала.

— Эммия, я должен уходить.

— О, Дэйви, все это время мы были… не уходи! — Она вцепилась в меня, обливаясь слезами. — Я спрячу тебя. — Она не думала, что говорила, — понимаешь, они никогда не будут искать тебя здесь.

— Обыщут всю гостиницу, каждую комнату.

— Тогда возьми меня с собой. О, ты должен взять! Я очень не хочу оставаться здесь, Дэйви. Здесь отвратительно.

— Помилуй Авраам, говори тише!

— Мне опротивело здесь. Дома! — Она вся дрожала. Она отвернула голову и плюнула на пол, яростная девочка. — Это не дом! Возьми меня с собой, Дэйви!

— Я не могу. Дикая местность…

— Дэйви, посмотри на меня! — Она ступила в лунный свет, волосы всклокочены, груди вздымаются. — Посмотри! Не вся ли я твоя?.. все это и это! Не отдала ли я тебе все? — Нет, я никогда не смогу понять, как люди могут говорить о любви, как будто это осязаемая вещь, с которой можно делать что угодно — рубить, резать ломтями, измерять. — Дэйви, не оставляй меня! Я буду делать все, что ты захочешь… охотиться… красть…

Она не смогла бы даже взобраться на частокол.

— Эммия, я буду спать на деревьях. Бандиты… как я смог бы отбиваться от шайки этих ничтожеств? Они распластали бы тебя совсем на нет. Тигр. Черный волк. Мутант.

— М… м…

— В дикой местности, да, и не спрашивай меня, откуда я знаю, но эти рассказы достоверны. Я не смог бы заботиться о тебе там, Эммия.

— Ты хочешь сказать, что не желаешь меня. — Я прицепил пояс с ножом. — Ты вряд ли обеспокоен, не сделал ли ты мне ребенка, мужчины все одинаковы, говорит мама — всегда чего-то добивается, но, всунет туда, а потом уходит. Я презираю тебя, Дэйви, я, действительно, презираю тебя.

— Тише!

— И не собираюсь, я ненавижу тебя… пошел ты… думал, что был первым или что-то в этом роде? Прекрасно, теперь называй меня б…!