Эдгар Пэнгборн - Дэйви

Медленно продвигаясь вверх по течению, я мысленно представил себе все опасности, подстерегавшие меня. В мелком горном ручье нет аллигаторов, но там могли быть мокасиновые змеи [46] Мокасиновая змея — большая ядовитая змея коричневого цвета. Водится в реках и болотах юго-востока США. . Мог также поскользнуться и размозжить себе голову. Черный волк, учуяв мой запах, мог схватить меня, прежде чем я вытащу нож. Рой комаров, конечно же, нашел меня сразу.

Со временем сова перестала кричать, а аллигатор в болоте, должно быть, поймал то, что хотел, так как я перестал его слышать. Когда, наконец, я больше не видел в тумане надо мной молочной белизны лунного света, я понял, что оказался под прикрытием леса, куда лунный свет попадает редко. Туман все еще был густой: я вдыхал его и ощущал влагу на теле. Еще через продолжительное время мои пальцы, постоянно вытянутые для исследования пути, коснулись листьев ивы. Я нащупывал ивовые прутики к небольшим веткам, к более крупным, наконец, встретил ветку, форму которой я помнил. Тогда я начал взбираться, понимая, что дерево — друг. Высоко вверху я снял набедренную повязку, обернул ее вокруг ствола и завязал узлом на диафрагме, что было чертовски удобно. Рыжий тигр слишком тяжел, чтобы взобраться на иву.

Я видел его несколько раз в жизни, но, закрыв глаза, могу восстановить его образ в любое время: огромное рыжевато-коричневое тело с темно-золотистыми полосами, длиной пятнадцать футов от носа до кончика хвоста, лапы шириной в сиденье стула, и глаза, отражающие огненный свет — не зеленый, а красный.

В отрывке из книги Джона Барта упоминается маньяк с безумным взором, который — когда угроза последней войны древнего мира была в последней стадии — посещал зоопарки в нескольких городах и ночью освобождал зверей, выбирая только наиболее опасных: кобр, африканского буйвола, маньчжурских тигров. Он иногда убивал ночного сторожа или дежурного в зоопарке, чтобы украсть ключи и, в конце концов, сам был убит, пишет Барт, гориллой, которую он освобождал. Видно, он, чувствовал, что отплачивает человеческой расе за то да сё. Вероятно, никакой зверь не питает такой сильной ненависти к нам, как разъяренные члены общества, близкие к нам по происхождению.

Люди ненавидят и не любят черного волка, который, несмотря на страшную силу и хитрость, имеет примесь воровства и трусости. Но никогда я не слыхал, чтобы кто-либо упоминал о своей ненависти или отвращении к рыжему тигру, хотя, когда я был с бродячими комедиантами Рамли, я слыхал о тайном культе почитающих его людей. Папа Рамли представил меня одному из них в Коникате — дружелюбному знахарю, который позволил мне послушать одну из их второстепенных служб. Они погрязли в алхимии, но, очевидно, не в колдовстве, и готовят нечто вроде любовного напитка для своих оргий, который, говорят, действует, хотя я никогда не видел, как. Могущественный тот — так начиналось их взывание — кто ходит по ночам, словно дымка, он истинно могущественный, золотистый, и действует из самых лучших побуждений, милосердный и всепрощающий Огненный Глаз! Было чертовски впечатляюще слушать людей, молящихся существу, которое действительно существует: я получил удовольствие от этого и был согласен не обращать внимания на несколько оборотов речи, которые, я чувствовал, были слегка неточными.

На моей иве комары догрызали меня, к чертям собачьим…

Вы не против, чтобы я еще немного порассуждал? Мысль о комарах только что пробудила мою память о жарком солнечном дне, несколько лет назад, в сосновом лесопарке, примыкающем к Олд-Сити, когда мы с Ники вели спор. Она сказала, что комары храбры, иначе не возвращались бы, под ударами, просто для глотка крови. Я сказал, что они глупы, так как, когда уже ясно, что удар приближается, они задерживаются еще для одного глотка, а потом станут слишком слабыми, чтобы наслаждаться им. Они задерживаются, потому что рискуют ради славы, сказала она. Глупы, сказал я, иначе носили бы броню поверх мягких мест, подобно жукам, но они ничего не носят, и, чтобы показать ей, что я имел в виду под мягким местом, я укусил ее туда и сюда. Повалив меня на землю и колотя моей головой по сосновым иголкам, она спросила меня, имел ли я в виду, что это похотливое комарье страстно желает наготы? Я перекатился на нее. Посмотри на них, сказал я. Потом она почувствовала, что мне придется снять с нее одежду — всего лишь с нравственной целью доказать им, как страшно быть голым, как клоп, и я думал, что она лучше сделала бы то же самое для меня, потому что мы не хотели, чтобы ей было страшно в одиночку, если возникли бы непредвиденные обстоятельства. Она также принималась шлепать комаров, которые кусали меня, всякий раз, когда я был занят тем, что помогал ей устрашать их, а я принимался шлепать комаров на ней, что интересно само по себе. Мы договорились, в дальнейшем подсчитывать шлепки и, таким образом, определить, кто из нас издавал более богатый аромат, по мнению этих насекомых. Для того, чтобы раздеться, мы без всякой задней мысли гонялись друг за другом вокруг деревьев и по скальной породе и долго катались по земле, что требует времени, и, поэтому забыли о первоначальной причине спора, но мы считали, что аромат мог быть, так или иначе, таким же хорошим. Когда мы лежали лицом к лицу, занятые тем или иным делом, я вспомнил начало спора, и то, что произошло тогда, доказало, что комары глупы: они почувствовали, что время оказалось благоприятным для безнаказанных укусов, а это, само по себе, было, по их мнению, понятно, но они никак не могли усвоить, что у каждого из нас имелась незанятая рука, чтобы шлепнуть комара.

Конечно, Ники невозможно победить в любой научной дискуссии на высоком уровне. Она сказала, маленькая проказница, что эти комары погибали из-за героического великодушия и преданности, ибо они видели, как много удовольствия мы получали, шлепая друг друга, и, поэтому, они отдавали свою жизнь из альтруистических побуждений. Эта разновидность доброй воли, заметила она, является признаком огромного мужества, которое приходит с повышением интеллекта. Вспомни Карла Великого, сказала она, или кого-то из тех других чудес девяностого дня [47] Чудо девяностого дня — то, что привлекает внимание на несколько дней, а потом забывается. древнего мира, как св. Георгий с его излюбленным вишневым деревом, или бедный Юлиус Цезарь, разделивший свою Галлию [48] Цезарь считал, что Галлия делилась на 3 региона: Кельтская Галлия, Бельгийская Галлия и Аквитания. на три части, таким образом, чтобы не обидеть друзей — римлян, крестьян и других типов и т. д.

Прежде чем я уснул на этой иве, мой разум был обеспокоен еще одной мыслью — это можно было представить проблеском огня, увиденного, как зарево над отдаленной тучей. Война. Понимание этого теперь вторглось в меня, так что я мог пребывать лишь в относительной безопасности, ведь кэтскильская война стала фактом, чем-то мрачным и свершившимся.