Эдгар Пэнгборн - Дэйви

Я не слышал никаких звуков собак, преследующих меня; теперь я избавился от этого и других страхов. Скоар скоро будет праздновать вступление славной армии и вряд ли будет беспокоиться о беглых дворовых парнях. Толпы людей, костры и голые и повизгивающие дети, танцующие вокруг них, в церквях монотонно гудят гимны и благодарения, таверны и публичные дома готовятся к долгой ночной работе, полицейские заняты со скандалистами и пьяными; шарлатаны выскочат из своих нор при первом же дуновении возбуждения, общественных ораторов выведут из их конюшен — знаете, с веревкой с каждой стороны от удила и с третьим помощником на случай, если оратор окажется неумелым в счастливой задаче вколачивания блестки-чепухи в трепещущие умы публики.

Я оглядывал местность, желая, чтобы пошел дождь и стало светлее. Черные точки, приближаясь, становились большими, словно оторванные обрывки тучи. Вороны были уже на поле битвы; вероятно, они цинично наблюдали откуда-то поблизости. Скоро присоединяться к ним и другие твари — крысы, дикие желтые собаки и питающиеся мертвечиной муравьи.

Солдат, который должен был лежать мертвым, вдруг потянулся вверх и опустил руку на глаза. Это движение, мелкое для меня, словно шевеление ножки мухи, отогнало ворона. Я увидел блестящую вспышку — на свету что-то блеснуло на двигавшейся руке, кольцо или браслет. Он был подобен спящему, который прикрывает глаза, чтобы сон продолжался. Я думал: «Солдат, перевернись, почему ты не переворачиваешься? Отвернись от света, если он режет тебе глаза!»

В разговоре моханских солдат, прошедших подо мной, я не слышал, чтобы кто-либо упоминал о сигнале горна. Может быть, каждый считал, что звуки предназначались только для него.

Мне казалось, что я должен подойти к человеку, пошевельнувшему рукой, иначе он мне приснится. Я слез с дуба и смело двинулся к дороге. Никакой опасности. Рыжая белка, перескочив на ветку рядом с дорогой, наблюдала за мной и не ворчала. Я вышел из кустов, повернул налево, к полю битвы, и добрался к нему за несколько минут после нескольких поворотов дороги. Вороны-стражники клекотали на меня. Я видел, как шатаясь от опьянения кровью, пробежала и медленно взлетела одна из больших птиц — отвратительная, с окровавленной шеей, которая кружила так близко надо мной, что я чувствовал гадкий запах и едва не был запачкан брызгами от ее мерзкой пищи.

Первый человек, мимо которого я прошел, был одет в темно-зеленую форму. Он лежал в придорожной канаве лицом вверх и совершенно не выглядел разъяренным. Его лук, короче и тяжелее моего, наверно, трудно было согнуть, но удобно было нести в густом лесу. Я мог бы взять его, если бы не суеверное чувство, что, поступив таким образом, я поставлю себя на один уровень со стервятниками. У меня появилось нелепое ощущение, что все мертвые задерживали меня, как будто хотели заговорить со мной. Например, моханский ветеран с бородавкой на носу, его глубоко разрезанная шея была так вывернута, что, хотя он лежал на животе, его безжизненные глаза, казалось, наблюдали за мной — живой, он не сказал бы мне ничего, разве что проворчал, чтобы я убирался с дороги, если бы заметил мою серую набедренную повязку.

Солдат, который повернул руку, лежал, как и раньше, но был уже мертв. Может, он был мертв все это время, а поворот руки был лишь одним из тех бесцельных движений, которые происходят после смерти. Блестка на его руке оказалась кольцом из окрашенного в рубиновый цвет стекла. Сознание, что он мертв, освободило меня, но я вдруг снова испугался: кэтскильские солдаты могли не убежать далеко; да и группы рабов, вероятно, придут из Скоара, чтобы забрать тела мертвых моханцев. Я пересек возвышенность и начал спускаться по другую сторону, намереваясь вернуться под защиту леса.

На этом склоне хребта велся какой-то бой местного значения. Я остановился при виде небольшого, песчаного цвета животного, припавшего к земле у кромки дороги — собаки, питающейся падалью, слишком крупной для ее породы. Говорят, они достаточно сообразительны и следуют за армией в походе, так же, как иногда следуют за рыжим тигром, и по той же самой причине. Собака, не подозревая обо мне, наблюдала за чем-то за полоской кустарника, справа от меня. Я должен идти как можно тише: его нюх, вероятно, уже настроен на запах человеческих существ и их крови.

Из леса в придорожную канаву втекал ручеек. Из густых кустов к нему полз кэтскильский солдат, его бронзовый шлем был прицеплен к локтю. Худой сероглазый парень, может, лет семнадцати. Он пытался тащиться на руках, помогая одной ногой — на другой имелся глубокий разрез от бедра до колена, а из левого бока торчало древко стрелы.

Собака была тощей жалкой тварью, но могла убить беспомощного человека. Внезапно парень увидел зверя, но его лицо оставалось бледным, удивительно спокойным, блестящим от пота. Я вставил стрелу и, когда собака повернулась ко мне на этот легкий шум, стрела погрузилась в ее желтую грудь. Она запрыгала, пыталась вцепиться зубами в свой бок, и сдохла.

Парень озадаченно посмотрел на меня, когда я сказал:

— Я принесу тебе воды.

Он позволил мне взять его шлем. Пить ему было трудно, трясущиеся руки не слушались его. Он отвернул голову и сказал:

— Я не имею ничего для выкупа… у старика не было денег, он никогда не имел их. — От усилия произнести эти слова, изо рта у него пошла кровь.

— Может, тебя поднять?

Он посмотрел на воду, все еще томимый жаждой, и кивнул. Я почувствовал на голове брызги первых капель дождя. Прикоснувшись рукой к его боку, я понял, что воды было слишком много для него. Сложив ладонь ложечкой, я набрал воды, и он чуть отхлебнул, но все вылилось от резкого кашля. Вероятно, стрела пронзила ему желудок. Он сказал:

— Не стоит пытаться напоить меня.

Я снял с головы тряпку и попытался закрыть длинную рану в его бедре. Тряпка не была достаточно длинной и широкой; попытка прикрепить ее оказалась кошмарным разочарованием. Удар и раскат близкого грома почти заглушил то, что произнес солдат:

— Пусть так и будет. Ты моханец, рыжая копна волос?

У них, в Кэтскиле, странная речь. Я слышал ее в гостинице, хотя и не часто в последние два года, когда нарастало предвоенное волнение. Они растягивают слова, как будто говорят, прищемив нос, наполовину выговаривают букву «р» и любой слог, если тот не устраивает их. Я ответил ему:

— У меня нет родины.

— Да? Тебя не было с нами, я знаю каждого проклятого глупого бродягу в батальоне, включая и меня.

— Я сам. Убежал.

— Понимаю. — Хлынул дождь, внезапно и тяжеловесно, и намочил нас; он барабанил по моей спине. Я прислонился к парню: по крайней мере, моя рубашка могла защитить его лицо от бьющего ливня.