Эдгар Пэнгборн - Дэйви

Сэм сказал:

— Я чувствую, что это хозяин, Джексон. Посмотри на него. Попробуй вообразить, что он рассердился по какому-то поводу.

Я перемахнул через изгородь. Как только я перелез, я почувствовал, что все наблюдают за мной — девушки, картежники, даже седовласый мужчина из-под своей соломенной шляпы, и чернобородый хозяин, чей голос все еще доносился мягким гулом, словно раскаты грома с десятимильного расстояния.

— Папа, — сказал я, — Сэм коротко улыбнулся, поморщившись, как будто удовольствие было одновременно и болью, а я осмелился произнести это слово… — папа, вообразить-то я могу, а вот выразить это — ну уж нет.

— Угу. Ну, ты слыхал рассказ о слегка подвыпившем старом фермере, который стал таким близоруким, что отправился доить быка?

— А что потом?

— Потом ничего, Джексон, ничего особенного, кроме того, говорят, что он еще не вернулся, все еще не вернулся до сего дня.

Тогда я должен был идти дальше или вовсе не идти. Моя добротная набедренная повязка придавала уверенности, но, пересекая необъятные двадцать ярдов между мной и музыкантами, я чувствовал, как дрожат мои колени, и руки тоже, когда я вытащил золотой горн и дал ему возможность заблестеть на солнечном свете; однако, то, что их лица осветились от интереса и возбуждения при виде горна, рассеяло мой испуг и расслабило меня, поэтому, я стал другим, дружелюбным, и возвратился в нормальное состояние. Я спросил:

— Могу ли я немного поиграть с вами?

Котенок с завлекательной челкой на лбу и девушка с аппетитными губками внезапно стали совсем деловыми, без единой насмешки. Музыка — это серьезно. Бонни спросила:

— Где же его сделали? Он не из Древнего Мира?

— Да. У меня он недавно. Я могу играть только несколько мелодий.

— В басовом диапазоне?

— Нет, кажется, лучше в среднем — я знаю, что низкие и высокие звуки я еще не могу играть.

Кто-то сказал:

— Кажется, парень честный. — Я все время чувствовал, что за мной наблюдал мужчина из-под той соломенной шляпы.

Девушки не обратили никакого внимания на Стада.

— Какие мелодии ты знаешь? — спросила Минна Селинг, и я узнал, что она обладала также и завлекательным голоском, но в тот момент она была совсем деловой, как и Бонни.

— Ну, — сказал я, — ну, «Зеленые рукава»… «Мелодию Лондондерри»… Минна немедленно взяла для меня несколько небольших аккордов на нежно звучавших струнах банджо, и я начал блуждать в «Зеленых рукавах», конечно, не с самым туманным представлением о том, какой тон я использовал, или о созвучии, или о том, как приспособить себя к другому исполнителю. Все, что у меня было, — только мелодия, и природное ощущение горна, и немного мужества, и очень много доброй воли, и тонкий слух, и огромный восторг, что изящная черноволосая девушка с аппетитными бедрами сидела рядом по-турецки, подыгрывая на банджо. Потом сразу же подключилась мандолина Бонни, смеясь и плача мелодичным звучанием; она заигрывала со мной своими огромными серыми глазами — это не отвлекало ее от музыки, так что она могла таким поведением обратить на себя внимание мужчины, и ей никогда не требовалось ни минуты на размышление — а ее мелькающие пальцы придавали моей игре полуотчетливый дрожащий фон на всем протяжении к тому, что, как я полагал, было окончанием.

Седовласый барабанщик помахал рукой, чтобы поманить к себе одного или двух своих друзей. Люди выходили из фургонов. Флейтист и корнетист прекратили играть в карты и просто стояли рядом, слушая, продумывая игру. Горн так хорошо звучал в моих руках, что я на минуту возгордился, думая, что именно моя игра привлекла их, а совсем не волшебство самого горна из Древнего Мира. Когда я играю в нынешнее время, это, может, верно; но в тот день это не могло соответствовать истине, хотя даже прелестная резкая Бонни сказала позднее, что я играл лучше, чем любой неуч имел право играть.

Когда я закончил (так я полагал) мелодию, Минна сжала рукой мой локоть, чтобы воспрепятствовать какой-нибудь моей глупости, и в сторону ушла, мерцая, мандолина Бонни, издав душераздирающий звук, чтобы найти мелодию на другой стороне облаков, видоизменяемых темпом в два раза быстрее, и пляшущих на солнце. Кто-то позади принес гитару и начал подыгрывать в лад приятной песне, которую запела Бонни, а Минна намеренно напевала три ноты очень близко к моему уху, просто, чтобы я слышал, и прошептала:

— Играй их на твоем инструменте очень тихо, когда она поет. Полагайся на свой слух, как и когда играть их. Мы немного промахнемся, но давай попробуем.

Знаете ли вы, что мы не очень промахнулись? Я заиграл, когда легкое сопрано [73] Сопрано — самый высокий женский или детский певческий голос. Бонни парило в воздухе, а Минна неожиданно запела контральто [74] Контральто — низкий женский голос. , наполнение, словно накат морской волны. Да, девушки пели хорошо, вдвойне хорошо. Они занимались музыкой вместе с младенческого возраста, в труппе комедиантов, кроме того, у них была редкого типа дружба, которую никто и никогда не мог разбить. Я так и не узнал, были ли они лесбиянками. У папы Рамли не было неприязни к таким отношениям, и, я предполагаю, эта неприязнь — пережиток обычного религиозного очернения в детстве, поэтому такой вопрос не задают. Если они и занимались этим, то это не настроило их против мужской половины: немного спустя я имел обеих, говоривших «о-остановись-не-останавливайся», и они обе были тем более восхитительны, так как не воспринимали меня всерьез, потому что мы, как люди называют это, не были любовниками.

Когда Бонни запела вторую строфу «Зеленых рукавов», я услышал, что гитара заиграла немного громче. Поглощенный желанием выдуть из горна то, что, я надеялся, они хотели, я чувствовал, что нам подпевают, только это был как бы льющийся, поддерживающий, гармоничный, приглушенный звук, почти удаленный, хотя я знал, что певцы стояли совсем близко за мной. Все наши лучшие силы были там — Нелл Графтон и Чет Спендер, и прекрасный Билли Труро — единственный тенор, которого я когда-либо слышал, кто мог с одинаковым успехом играть Ромео и сдирать кожу с мулов. А для глубинных громовых раскатов баса у нас был сам папа Рамли.

Бонни не играла, когда пела, но держала мандолину в стороне, ее другая рука покоилась на моем плече, черт возьми, какие пустяки, ведь Минна держала руку на моем колене, и это создавало романтическую картинку для толпы, которая увеличивалась снаружи, там, но, в основном, все было реально. Бонни где-то научилась петь, не очень сильно искажая обаяния своего округлого сердцевидного личика восхитительного цвета — да, с прелестными зубками, и сверкающими очами, кто бы беспокоился, если бы она даже дала доступ дневному свету к своим миндалинам для какого-то из сильных звуков? И, самое приятное, в тот день она случайно одела зеленую блузку с длинными рукавами — вы бы вообразили, что все представление было запланировано за месяц вперед, и я уверен, что наивные люди считали, что так и было.