Эдгар Пэнгборн - Дэйви

Путешествуя на север, вы вступаете в утренний полумрак, создаваемый прекрасными зелеными горами с правой стороны. Сразу же стает понятным, почему здесь так много небольших, но очень оживленных городов и сел. Настороженные и обычно укрепленные, они соединены с большой Лоулендской дорогой хорошими второстепенными дорогами и тропами, чтобы защищать артерию торговли и путешествий от бандитов и других диких зверей. Дороги в Леванноне совсем не такие, как в Мохе, грязные и неухоженные, а представляют собой одну великую дорогу и много небольших дорог — и имеют очень большое значение. Что касается великой Лоулендской дороги, горы, конечно, являются либо прикрытием, либо угрозой, в зависимости от того, кто завладел высотами; горная тропа — это как бы нервный отросток границы. В Леванноне мечтают обладать обоими склонами великого горного хребта; для Вэрманта, Бершара и Кониката эта мечта является кошмаром, от которого они будут упорно отбиваться, если смогут — эти три страны не воевали между собой в течение, по крайней мере, пятидесяти лет, слишком хорошо сознавая, что они могут в любой момент, по необходимости, оказаться союзниками…

Мой разум всегда отказывался понимать, что этот целый регион нашего известного мира в Древние Времена был лишь небольшой частью очень огромной страны. Мысль о войне за обладание тем, что они называли Беркширскими и Зелеными горами, вероятно, заставила бы людей того времени снисходительно улыбнуться, как о детской нелепости: войны, в которые они были вовлечены, оказались существенно большими! С этической точки зрения? — Полагаю, что нет, за исключением того, что в их власти была возможность полностью уничтожить мир и они почти добились этого.

Чем дальше на север, тем горы постепенно переходят в низкие холмы и, наконец, выравниваются в равнинную территорию вдоль южного побережья моря Лорента. Там, на возвышенности, компактно расположен Сил-Харбор, дымящийся и разлагающийся, возле устья реки, которая называется Сен. Френсис, как она называлась в древнем мире.

Сил-Харбор, откровенно говоря, ничто иное, как гигантский салотопный завод. Тюлени для лампового жира, иногда называемые котиками, тысячами расплодились на необитаемых островах далеко на севере, за пределами места, где море Лорента расширяется в Атлантическое. Острова тянутся вдоль пустынного побережья, которое на старых картах называлось Лабрадором; современные леваннонцы называют его Тюленьим. Животные, вероятно, воспользовались упадком человечества во Времена Смятения и расплодились в огромном количестве: люди в Сил-Халборе рассказывали о современных морских экспедициях по исследованию тюленьих пастбищ к северу от обычных мест обитания — острова просто переполнены тюленями, и еще больше тюленьих островов, говорили они, дальше, до места, откуда вы уже не продвигаетесь вперед, потому что человек там не выдержит. Они называли его Северным Ужасом, и об этом месте нет смысла спорить или рассуждать — там холод и яростный ветер, но больше всего ужасало, как они описывали, — «безумие солнца».

Однако люди умудряются заниматься своим делом в южной части тюленьих пастбищ, и, к счастью для них, тюлени, очевидно, никогда и ничему не учатся. Очень отважно специально построенные для этой цели медлительные аутригеры в конце марта выходят из Сил-Харбора и медленно плывут по морю Лорента, держась его опасного северного побережья, мимо острова все еще называемого Энтикостай [85] Энтикостай — остров у устья р. Св. Лаврентия. , и дальше через пролив, который моряки теперь называют Белли Уил. Этот остров когда-то носил имя «Бел Айл» и означал «Прекрасный остров», но если вы упомяните об этом современному охотнику на тюленей, он вытаращится на вас с непонимающим видом одного из тех бедных животных, за счет которых зарабатывает себе на жизнь; если это достаточно разозлит его, он может даже броситься на вас.

После прохождения через Белли Уил корабли следуют вдоль берега на северо-запад. Я полагаю, это ненадежный путь, они не осмеливаются ни покинуть из вида ужасную землю, ни плыть слишком близко к ней и подвергаться риску, что приливы и прибрежные течения прибьют их к берегу. Прибыв на тюленье лежбище, когда ветры великого моря дуют им в спину, они подплывают к берегу в небольших лодках, чтобы поспешно провести дубинками кровавую бойню. Забирают только ворвань и лучшие шкуры детенышей и годовалых тюленей, оставляя остальные туши на месте для поживы хищников или же их сносит в море во время отлива, для кишащих там акул. Если бы морские путешествия не были такими трудными для тех неуклюжих кораблей и если бы команды были многочисленнее, менее суеверны и немного более храбры, тюлени к этому времени уже вымерли бы, несмотря на их огромное количество. Охотники на тюленей не имеют ни малейшего понятия о бережливости или милосердии, а думают только о том, как больше заработать. Только и могут, что убивать, и убивать, и продолжать убивать, пока трюмы под тюлений жир в грузовых суднах не заполнятся. Они занимаются этой работой, так что мы можем иметь свет по вечерам.

Необработанную ворвань перевозят в таком состоянии обратно в Сил-Халбор. Я слыхал, жители города чувствуют приближение возвращающегося флота на расстоянии десяти миль по вони от протухшего жира, даже если не дует восточный ветер. Это становится причиной веселья — в конце концов, такое происходит только раз в году. Затем наступает несколько недель нелегкой работы, после которой добродетельные граждане Сил-Халбора возвращаются к более длительным праздникам: охоте, хождению по борделям, рыболовству, шумным дракам — прежде всего к дракам — и вытряхивают деньги из карманов друг у друга, пока не настанут «жирные недели» следующего года. Во время вытапливания жива и еще многие дни после этого, если не подует милосердный ветер, дым от салотопных заводов оседает черно-пурпурной тучей на запущенный город, и даже закаленные ветераны города болеют. Это — одна из основных причин, почему он населен мерзавцами, неудачниками, преступниками, никчемными людишками. Никто не хочет жить тут, если может зарабатывать себе на жизнь и быть принятым где-либо еще.

Мы путешествовали на север довольно медленно, не спеша, в дни уходящего 317 года, часто пребывая более недели в селе, если нам там нравилось. Папа Рамли избрал неторопливый способ передвижения; он говаривал бывало: «Если объект не будет все еще там, ко времени вашего прибытия, то, вообще, к нему не стоит и торопиться». Немногие группы бродячих комедиантов направляются на север, когда приближается зима: когда мы медленно продвигались по Лоулендской дороге, все время чувствуя с правой стороны мрачное нависание величественных гор, села были осчастливлены нашим появлением и охотно покупали товары, так как, до некоторой степени, изголодались по развлечениям и новостям. У довольно большого города, называемого Сэнэсинт, мы повернули на восток и пересекли границу в северном конце Вермонта. Зимние месяцы, с декабря по март включительно, мы провели так, чего большинство трупп не побеспокоилось бы сделать: в собственном уединенном лагере, остановившись в лощине между вэрмантскими холмами. Май, объяснял папа, — это пора, чтобы нагрянуть в Сил-Халбор, когда покупатели масла приезжают и уезжают, а компании заплатили рабочим, но, к этому времени, еще не все деньги успеют осесть в карманах немногих игроков и проходимцев; но не это было главной причиной папиного пребывания в уединении во время зимы. Так он делал в течении месяцев трех ежегодно — более того, мы занимались этим также и в Пенне, где вряд ли есть такое понятие, как зима, — так что взрослые могли бездельничать и починить упряжь, в то время, как молодежь труппы, клянусь Иисусом и Авраамом, — с удовольствием усесться и чему-то поучиться. Двумя способами, говорил папа, можно добиться хоть какого-то послушания у детей — березовой кашей и учебой. Из этих двух зол, учеба была, по его мнению, лучше, даже если причиняла значительно больше страданий.