Анджей Савицкий - Апозиопезис

— Всего три сотни рублей? — усмехнулся Алоизий. — Так что успокойтесь. Скажите лучше, а что это такое, — указал он на инструмент.

— Фисгармония. Триста — это прилично, тем более, что заработок легкий. Найти кого-то такого в городе, это не фокус. Слишком пан из толпы выделяется. Многие полакомились бы, тем более, что времена, что ни говори, тяжелые. Только я еврей истинный, не какой-то там шахер-махер. Можете быть в спокойствии, мое слово свято. Здесь пану ничего не угрожает.

— И прекрасно. — Алоизия облава не слишком волновала, он даже испытывал волну удовольствия от вызова, возбуждения опасностью. Он чувствовал нечто такое, о чем совершенно забыл, но чем когда-то постоянно жил. В улучшающемся настроении занозой лишь торчала обеспокоенность странной реакцией на ничем не примечательный ящик. — И откуда здесь эта фисгармония взялась?

Ничего не понимающий Мориц лишь хлопал ресницами. Ему-то казалось, что у негра имеются более важные проблемы, чем забытый всеми музыкальный инструмент.

— Никто не желал купить, в конце концов она и попала на склад, — ответил он, чуточку придя в себя. — Видите ли, это же склад моего брата. Лейб у нас главный мастер на фабрике господина Германа Рейхля. То есть, на фабрике музыкальных инструментов, их цеха здесь за углом, на задах соседнего дома. Здесь брат хранит часть товара, ожидающего лучших времен. В ящиках запакованы органные трубы и всякие другие штуки, за которые клиенты не пожелали или же не смогли заплатить. А я знаю! Все это ждет случая, но иногда в этом мусоре гнездятся мыши, иногда все оно отсыревает, плесневеет и, в конце концов, из него делается совершеннейший мусор. Вот и фисгармония постепенно разваливается. А что милостивого господина, собственно интересует? Пан желает приобрести?

— То есть, устройством никто не пользовался? И нет никакой трагической истории, никаких секретов?…

— Да откуда же! Это барахло, наверняка заказанное каким-то сельским священником, который не мог позволить приобрести орган, но даже за него не смог заплатить. Ящик таскали по подвалам пана Рейхля, пока он не попал сюда, в эту кунсткамеру. Когда уже окончательно разломается, можно будет пустить на дрова.

— Можно попробовать? — Не ожидая ответа, Алоизий приставил к инструменту ящик и уселся на нем.

— Вей мэ! Так оно же будет шумно, а пан оно ведь скрывается! — заломил руки еврей. — Хотя, играй, пан, если так сильно желаешь! Вот этими двумя педальками нужно все время подкачивать воздух. Вот тут меха, которые засасывают воздух. И вот он пройдет сквозь пищалки в средине, если, конечно, пан будет нажимать на клавиши.

Алоизий поставил ступни на двух широких педалях и начал попеременно на них нажимать. Он почувствовал сопротивление мехов, и в тот же самый миг раздался шум проходящего сквозь инструмент воздуха. Негр открыл крышку и провел ладонью по клавиатуре, стирая с нее толстый слой пыли. Наконец, исключительно для пробы, он нажал несколько случайных клавиш. Раздалось низкое гудение, несколько приглушенное, поскольку фисгармония задом касалась стены. У Алоизия по спине пробежали мурашки. Звук исходил как будто бы из-под земли. А может — из гробницы.

Джинн вздрогнул, но через мгновение повторил попытку, уверенно и решительно извлекая из пищалок мощные голоса и октавы. На органе он играть не умел, модные фортепиано и другие клавишные инструменты попросту презирал, но это никак не мешало ему выжимать из фисгармонии волнующую, хотя и оскорбляющей своей беспомощностью ритмику и ломаную мелодию. Еврей отступил к двери, с испугом глядя, как из-под ящика инструмента исходят полосы мрака, словно щупальца некоего кошмарного чудища. Сам Алоизий их не видел, потому что закрыл глаза и откинул голову назад. Он полностью позволил захватить себя музыке, импровизируя и нежно касаясь клавиш пальцами. С каждой ноткой он нажимал на них все сильнее и энергичнее. Голоса пищалок сложились в печальную арию с глубокими урчащими басами, к тому же переполненную тоской по родине, которую он не видел много веков.

Темнота окутала фигуру джинна, щупальца мрака скользили по его спине, обернулись вокруг шеи, пытались ворваться под веки и в нос жертвы. Мориц застыл с рукой на дверной ручке, он не мог сделать ни единого шага… Кровь, казалось, застыла в его жилах, испуг полностью парализовал его. Музыка полностью заполнила помещение, вибрировала в лежащих в ящиках громадных органных трубах, дрожала в стенах, пропитала воздух. А вместе с ней в подвал прорвалось что-то еще, нечто, делающееся все более реальным и вещественным.

Музыка вздымалась, басила все сильнее, гремела и сотрясала всем помещением, всем домом. Фисгармония чуть ли не поднялась в воздух, в своем первом концерте она сделалась чем-то больше, чем только инструментом, она объединилась с музыкантом в одно целое и раскрылась в бесконечную бездну. Алоизий не управлял своими ладонями, музыка протекала сквозь него самостоятельно, это она использовала его, как будто бы он был точно таким же инструментом, как и фисгармония. Музыка вздымалась все выше и выше, стремясь к кульминации. В апогее произведения случится длительная пауза, и вот тогда придет он, обретя материальную форму и вступив в реальность. Джинн чувствовал это, знал, что именно так и случится.

И тогда он расхохотался и прервал произведение в половине голоса пищалок, со стуком захлопнув крышку клавиатуры. Густая и липкая темнота замерла, зависла в воздухе морем вьющихся щупалец. Чары были переломаны.

— Ĝu-e bad i-in-sé. A-ba a-lá mu-ĝen? — спросил Алоизий на своем родном языке.

Мрак клубился над фисгармонией, как будто бы отчаянно пытался принять материальную форму. Среди колышущихся щупалец формировалась человекообразная фигура. В конце концов, в темноте Алоизий увидел силуэт мужчины, из спины которого выступали культи, с первого взгляда ассоциирующиеся с поломанными крыльями. Это нечто глухо и злобно заворчало. Мориц сполз на пол, потеряв от страха сознание. Джинн же, ни на грамм не смущенный, сидел в шаге от чудовища, вынырнувшего из инструмента до пояса.

Алоизий его не боялся — ведь он и сам был демоном. Его удивило лишь то, почему это тип не отреагировал на древний язык, известный всем сверхъестественным существам, как будто бы не понял ни слова. Странно!

— Salve, frater, te salutant! [49] — попробовал Алоизий с другой стороны.

— Иди к черту, — не совсем четко прохрипел пришелец.

— Эй, что за воспитание? Кто ж такое видал, чтобы так невежливо приветствовать один другого на этом свете?

Джинн заметил, что у пришельца из темени вместо рук были культи, а из черных ран на месте отрубленных ладоней торчат металлически поблескивающие предметы.