Борис Завгородний - Рось квадратная, изначальная

Да уж, восторженно думал Благуша, глядя от стола поверх плеча Ухаря в лобовое стекло, зрелище со стороны, верно, незабываемое – Махина без вагонов! Строчка веховых олдей, выстроившихся, словно шеренга стражников, по левую сторону от железной дороги, так и неслась навстречу, выбегая от горизонта… Горизонта? Глаза Благуши удивлённо расширились. Впереди, вырастая из туманной дымки расстояний, уже довольно отчётливо прорисовывалась гигантская светло-синяя гора – конус со срезанной вершиной, – которая уходила в небо столь высоко, что, казалось, подпирала собой само Небесное Зерцало. Гора являлась не чем иным, как храмовником, столицей Простор-домена, тоже звавшейся Простором.

С каждой вехой, что они оставляли позади, храмовник проступал все чётче и чётче, безмерно разрастаясь вширь. Благуше приходилось слышать немало рассказов о величине городов-столиц каждой из шести Граней Универсума, но увиденное поразило всякое воображение, заставив испытать что-то вроде благоговейного трепета, – до самой горы было ехать ещё несколько часов, но уже сейчас её необъятные склоны заслоняли значительную часть горизонта. Горазды же были Неведомые Предки строить! И ведь именно эта гора, а об этом знал любой малец, рождала Луч, обласкивающий своей животворной силой целую Мировую Грань! Вон он, толщиной, наверное, с саму Махину, и сейчас бьёт из вершины, ослепительно отражаясь от Небесного Зерцала! Восторгу слава не было предела. Зрелище было незабываемым, а путешествие поистине замечательным – будет что вспомнить после возвращения домой – и про виденный собственными глазами храмовник, и про схватку с бандюками!

Да, а как там наш бандюк?

Пивень все так же неподвижно покоился на лежаке махиниста, где его, притащив, без лишних церемоний оставил Ухарь. Что-то больно долго бандюк не приходил в себя. Не «вразумил» ли его Ухарь вусмерть? Добрая была душа у Благуши, жаль ему стало Пивеня, хоть и был тот бандюком, но ведь и человеком был тоже, да и выглядел в отключке как-то сиротливо и безобидно, словно дитя малое.

– Пойду гляну, что с ним, – сказал он Минуте, на что та молча и сосредоточенно кивнула, вспарывая ножом брюхо одной из сушёных рыбин, казалось щёлкающей острыми зубами от бессильной злобы.

Подошёл, присел на край лежака. Присмотрелся – грудь Пивеня чуть заметно двигалась в такт редкому дыханию. Слав почувствовал странное облегчение, словно был в ответе за жизнь бандюка. Жив, елс этакий! Приподнял голову за рыжий чуб, глянул. Ага, знакомая картина – железо всех привечало одинаково. Шишка на затылке бандюка вздулась будь здоров, как прям у него самого, а в остальном голова вроде как в порядке, крови не видать. Он опустил голову обратно, и тут Пивень вдруг открыл глаза, уставившись на Благушу с неожиданной строгостью:

– Чего балуешься, плисовые штанцы? Мало меня ухайдокали?

– Да это я так… Смотрел, жив ли… – Благуша немного растерялся, чувствуя себя словно вор, пойманный за руку. Он-то полагал, что бандюк без сознания, а тот просто лежат с закрытыми глазами. Пивень зашевелился, явно пытаясь приподняться, чему сильно мешали связанные за спиной руки, и Благуша помог ему сесть, прислониться спиной к стенке.

– Не беспокойся, жив, – проворчал Пивень, зло стрельнув глазами. – Да не все ли тебе равно? Что за живого, плисовые штанцы, что за трупень – власти за меня дадут одинаково.

– Да я не о награде беспокоюсь, – искренне осерчал Благуша. – А исключительно из человеколюбия. Хочешь, чарочку поднесу?

– Окоселовка? – Глаза Пивеня вспыхнули неподдельным вожделением, говорившим, что продукт был ему знаком.

– Она самая…

– Таши!

Благуша не заставил себя ждать – сбегал к столу, налил чарку, прихватил на закусь кусок сушёной рыбины, уже разделанной Минутой, и вернулся обратно.

– Руки ты мне, конечно, не развяжешь, плисовые штанцы? – спросил Пивень, пожирая чарку глазами.

– Не могу, оторви и выбрось, – Благуша виновато кивнул, снова опускаясь на лежак рядом.

– Лей! – И Пивень открыл пасть.

– Все сразу, что ли? – не поверил слав, – Не многовато?

– Лей, говорю, я к ней привычный!

Благуша выполнил требуемое.

– Слушай, а чего ты так к плисовым штанцам прицепился? – полюбопытствовал он, поднося рыбину к губам бандюка – занюхать или закусить, как захочется. Но Пивень вдруг захрипел, закатил глаза и рухнул на бок, снова потеряв сознание. Благуша огорчённо поднялся.

– Ты там смотри, всю мою окоселовку ему не скорми, – предостерёг Ухарь, не оборачиваясь из водильного кресла. – Нам ещё самим понадобится, пар ему в задницу!

– Да он уже все, – махнул рукой Благуша, отходя обратно к столу, – переоценил свои силы. Что называется, недоперепил – выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Я тоже хорош, позаботился, называется, о ближнем…

– А я полагаю, – заявила Минута с улыбкой, – что вот именно этого он и хотел.

– Отключиться, что ли?

– Ну да. – Минута пожала плечами. – Думаешь, так просто выносить плен?

– Может, ты и права. – Благуша вздохнул. Его продолжали мучить какие-то странные угрызения совести. Ведь не хороший же человек лежит на полу, бандюк лежит, а все одно как-то неловко. – Может, под голову ему что подложить? Жестковато ведь на железе-то валяться…

– Ничего, бандюки ко всему привычны! – откликнулся Ухарь, посмеиваясь в усы и продолжая без устали что-то дёргать, нажимать и крутить на своей доске. – Этот дудак свою долю сам выбирал, так что обойдётся, пар ему в задницу!

По всему было видно, что он давно мечтал о чем-то таком необычном и наконец ухватил свой звёздный час за долго ускользающий хвост. Оторвавшись от какого-то прибора, богатырь обернулся и, перехватив взгляд Благуши, весело заорал:

– Мы установили рекорд скорости! Ни одна Махина во всех доменах ещё не летала так быстро, с вагонами-то особо не разгонишься! А мы это сделали!

Неожиданно махинист стремительно вывернулся из кресла, прыгнул к столу, сгрёб в охапку обоих гостей, как здоровенная щука – мальков зубастой пастью, и закружился с ними по махинерии, вокруг парового котла, что можно было принять за своеобразное приглашение порадоваться вместе с ним. Минута отчаянно взвизгнула, выронив из рук нож и очередную рыбину, разделываемую на удобные к приёму внутрь составные части, и задрыгала ножками. Благуша тоже попытался выразить протест, но махинист на вопли не обратил внимания. Кружил, пока не утомился сам, и лишь потом отпустил обоих с миром. Осоловевшие от вращения, качаясь из стороны в сторону, Благуша с Минутой кое-как добрались до табуреток. В этот момент они напоминали матросов, бредущих до вожделенной земли по палубе попавшего в шторм и налетевшего на прибрежные скалы корабля. А Ухарь, выпустив пар и успокоившись, вытащил из запасника третью табуретку и тоже подсел к столу. Быстро расставил чарки, разлил окоселовку и произнёс первый тост, требовательно и сурово глянув на гостей: