Юрий Грост - Нибиру

Напрасно я старался засечь хоть одно целенаправленное движение. Вокруг никого не осталось в живых. Земля уничтожена. Мы с сыном в космосе одни.

Я собрался с мыслями, увидев большой обломок, плывущий в нашем направлении. Когда создатель раздавал людям веру и надежду, на меня не хватило. Я славился тонким чувством пессимизма, интуиция которого никогда не подводила. Римма говорила, что если б не мой квёлый настрой по жизни, я бы добился большего, чем простой космический фермер.

Перестав вертеться вокруг фигурки сына, чтобы не уносить нас своими действиями всё дальше и дальше, я уставился на обломок искорёженной арматуры. Впервые за всю жизнь во мне проснулась надежда. Я не сдамся вакууму и буду сражаться до последней капли кислорода.

– Итак, Нильс. – Я старался, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. Мальчик уже несколько минут лишь всхлипывал. – Нильс, отзовись.

– Да, пап, – услышал я.

– Начнём вот с чего. Обрати внимание на индикаторы перед глазами. Справа есть значок О-два. Найди его.

– Шестьдесят три процента, папа, – ответил голос сына. Нильс оказался не так глуп, как я предполагал. Значит, у него шестьдесят три, у меня – пятьдесят восемь. Нам хватит на несколько часов.

Последних часов.

Хватит!

– Нильс, держи меня, – попросил я и обхватил мальчика.

Кусок арматуры продвигался медленно. Казалось, я слышу биение сразу двух испуганных сердец: своё и сына по рации.

– Пап, что случилось? – задал вопрос он.

– Я не знаю, – отвечаю. – Мы видели с тобой одно и то же.

– Я не вижу Землю. Где она? Её уничтожили?

– Похоже, что да, – отвечаю.

– Кто это был?

– Я не знаю, сынок. Кто-то кого мы до сих пор не могли найти. Теперь расслабься полностью.

Арматура, как я и предполагал, оказалась раза в четыре больше нас. Скорее всего – обломок корабля-разведчика. Я позволил ему плыть слева под нами, когда Нильс задал новый неуместный вопрос:

– А что с фермами, папа? Их тоже все уничтожили?

Голос Нильса слегка успокоился. Он ещё не осознал, насколько страшный нас ждёт финал.

Я увидел подходящий выступ. Пора.

Обхватив сына, я поджал ноги – насколько это было возможным – и постарался оттолкнуться от арматуры. Но прямые лодыжки не достали её. И вообще, сгибать-разгибать ноги в комбинезоне астронавта – самое бесполезное занятие.

Пессимизм вновь нашептал мне остановиться и сдаться. Только теперь он выглядел как Николай Сергеевич – мой тренер по баскетболу в детстве, который изначально приготовил меня не метить даже в низшую лигу.

Вот он сидит на корточках в углу спортзала, я вижу его зелёные усы, левый глаз вечно дёргается и меньше правого. Он считает мои отжимания:

– …четыре… даже и не думай… пять… моя бабушка сделает больше… шесть… твой спорт – шахматы, сынок…

За мыслями я прозевал вопрос сына и наступление нового угла обломка, который намеренно шёл на нас.

– Что ты делаешь, папа? – повторил Нильс.

– Сын. Готовься. Это хороший шанс, – запричитал я и забрыкался, как коза, в надежде зацепиться за кусок арматуры.

Она почти накрыла нас, и я схватился за шершавый металлический край одной рукой. Пальцы соскальзывали, локоть неестесственно вывернулся, мышцы вот-вот лопнут. Мои ноги не хотят доставать до нижней планки, и мы рискуем унестись в сторону Марса с удвоенной скоростью. Сердце забилось в бешеном темпе, частота дыхания увеличилась, кислород из баллонов потёк быстрее.

Я старался обежать гребень нижней планки обломка и оттолкнуться с самой вершины. Нильс тормозил процесс, болтаясь в пространстве как кукла.

– Папа, что ты делаешь? Что мне делать? – спрашивает он.

– Помолчи пока, сынок.

Когда мои ноги оказываются на гребне обломка, я отталкиваюсь. Арматура уплывает вниз, а мы продолжаем путь в неизведанную глубину, уносимые инерцией.

И что я только что сделал? Картина нисколько не сменилась. Солнце развернулось, и теперь его почти не видно. Куда мы движемся? В сторону погибшей Земли? Или куда-то от неё в холодные глубины космоса? Хотя, какого чёрта разница?

Я снова видел Николая Сергеевича.

Что ты направишься в сторону Земли, что обратно, конец тебя ждёт один.

– Пап, как мы спасёмся? – неуверенно прозвучал вопрос Нильса. Тот самый вопрос, который всё расставляет над и .

Я вновь оглядел пустое космическое пространство. Неподалёку плыли несколько помятых обломков, остальные унеслись в неизвестном направлении. Битва стихла. Земной род закончил существование. Всем спасибо за внимание. Занавес закрылся.

– Пап, мне нехорошо, меня сейчас вырвет, – голос Нильса выбил меня из пучины апатии, и я встрепенулся.

– Нет, этого нельзя допускать, – быстро ответил я. – Ты можешь захлебнуться. Даже не думай.

– Мне так… – голос мальчишки завис, послышалось лишь глубокое дыхание. – Плохо. Здесь так жарко.

– Я понимаю, малыш, понимаю, – отозвался я. – Просто дыши глубоко и представь, что ты, скажем, на пляже. Помнишь, как мы прошлым летом ездили на Средиземное море?

– Я не могу представить. Меня всё давит. Я хочу выбраться из костюма, – захныкал Нильс.

– Нет-нет-нет! У тебя всё хорошо! – спешно заявил я. – Закрой глаза и слушай мой голос.

Не знаю, закрыл ли Нильс глаза, я слышал только сбивчивое дыхание.

Кислорода осталось сорок пять процентов.

– Постарайся успокоиться и дышать глубоко. Медленно и глубоко.

– Мы не должны попросту расходовать воздух, – пискнул Нильс.

– Верно. Поэтому ты должен дышать глубоко и медленно. И ничего не говори, – шептал я. Когда стараешься кого-то успокоить, забываешь о себе. Безысходность отступает, стоит напугать её любой маленькой человеческой проблемкой. Безысходность – это такая крыса, которая больше всего не любит общество других людей.

Я не знаю, как долго, поддавшись инерции, мы с Нильсом плыли, но первым нарушил молчание сын.

– Пап, как думаешь, кто это был?

Я не знаю, кто это был. Не знаю, зачем они убили шесть миллиардов землян, среди которых была самая дорогая мне Римма. Но сын не умрёт в страхе и одиночестве. Я печально улыбнулся.

– Думаю, это были какие-нибудь зелёные человечки со звезды Альфа Центавра, – постарался бодро ответить я.

– С Альфа Центавра? – удивлённо воскликнул Нильс. – А что им понадобилось от нашей планеты?

Вот и я б хотел знать, – подумал я, но вслух сказал:

– Чёрт их знает. Видимо, мы были умнее их.

– Вряд ли, – ответил Нильс. – Если б мы были умнее, это мы б прилетели к ним и взорвали бы их планету.

– Наверное, – согласился я. – Значит, мы чувствительнее них. А они не любят тех, кто умеет чувствовать.

– Как в кино? – спросил Нильс.

– Да, всё как в кино.

– Это что, получается, мама тоже умерла.