Сурен Цормудян - Метро 2033: Край земли. Затерянный рай

– Я знаю…

– Вы осваивали этот полуостров дольше, чем мы строили свою страну, и у вас здесь дорога только до Усть-Камчатска! Всего пятьсот километров! Эта земля настолько непроходима, что прежде чем отправить на Луну свой аппарат, вы испытывали его именно здесь! [11] В 1969 году советский «Луноход-1» испытывался на лавовых полях возле вулкана Толбачик (Камчатка). Позже, в 1986–1989 годах, там также испытывались советский «Марсоход» и «Венероход».

– Я знаю, Оливия!

– Тогда почему ты мне сейчас говоришь подобную чушь?!

– Да потому что ты хочешь домой! И я хочу помочь тебе!

В кресле снова тихо хохотнул Квалья:

– Миша, а если я скажу, что хочу вернуться в Неаполь, ты построишь для меня самолет?

– Черт тебя дери, Тони, прекрати, а! – вскинул руки разгоряченный Крашенинников.

– И почему тебе взбрело в голову восстанавливать машину через столько лет, если ты и веришь в эту безумную возможность добраться до Северной Америки?

– Все эти годы я ее и восстанавливаю. Или ты забыла? А еще меня сводит с ума мысль, что остаток жизни мы проведем здесь. Нет, конечно, я люблю свой родной край. Я люблю эти сопки и вулканы. Но ведь есть еще целый мир. И я не прощу себе, что до конца своих дней так и не узнаю, что же творится за пределами этого затерянного между Тихим океаном и огромным Охотским морем полуострова.

Собески разочарованно покачала головой:

– Вот, значит, как? Знаешь, а мне все равно, где я проживу остаток жизни. На Камчатке, в Монтане, Вайоминге, Средиземье или планете Пандора. Меня беспокоит только одно. Будешь ли ты все эти оставшиеся мне годы рядом, или уйдешь тайком однажды и больше никогда не вернешься?

Михаил устало опустил руки и виновато посмотрел на Оливию:

– Оля, ты же знаешь, что я тоже тебя люблю. И я всегда к тебе вернусь…

– Не верь! Он просто грин-карту хочет! – бросил очередную шуточку Квалья.

– Да ты уже достал, Антон! – гневно заорал Крашенинников.

Квалья что-то тихо проворчал, взял свою трость и, поднявшись, направился к выходу.

– Я достал, – с горькой ухмылкой говорил он, глядя перед собой. – В воспоминаниях о моем детстве, помимо угрожающе-тихого Везувия за окном, отпечаталось еще кое-что. Частые ссоры моих родителей. Темпераментные итальянцы ругаются ярко и памятно. Впрочем, вы их уже переплюнули. А потом все мы имели радость лицезреть, как весь мир поссорился с рассудком, здравым смыслом и самим собой. Я бы отдал здоровую ногу тому, кто сумел бы показать вам, насколько вы сейчас безобразны в своей ругани…

Сказал он это с такой тоской и надрывом, рвущимися из души, что трудно теперь было поверить в то, будто это именно Антонио так зло и безапелляционно шутил про самолет до Неаполя и грин-карту для Михаила.

Итальянец уже вышел за пределы большого помещения и направлялся к лестнице, когда его окликнул Крашенинников:

– Антон, постой.

Тот остановился и нехотя обернулся, опершись двумя руками на трость.

– В чем дело? Разве я не все акты вашей эсхиловской драмы имел честь узреть?

– Не выходи на улицу, – ответил Михаил.

Квалья нахмурился.

– Это еще что за запрет?

– Это не запрет, Антон. Это предупреждение. Тот медведь-убийца, похоже, снова орудует где-то в окрестностях. В Приморском два человека погибли.

– Ясно, – коротко ответил Антонио и медленно двинулся на нижний этаж, стуча тростью по ступеням бывшей казармы.

Оливия в это время отошла к окну. Она продолжала сердиться на Михаила и, чтобы хоть как-то справиться со своим гневом, решила просто на него не смотреть. Лучше устремить свой взор на бухту, сопки и далекий вулкан. Камчатские пейзажи умели умиротворять и заставляли забыть обо всем, кроме вечности. Нигде планета не казалась такой живой, как здесь, где ее дыхание и пульс чувствовались во всем – в обыденных земных толчках, термальных источниках и зыбких дымках над вершинами огнедышащих гор.

По истрескавшейся единственной дороге, что соединяла поселок Приморский с Вилючинском, неторопливо катила телега, сделанная из легкового автомобиля. Теперь у этого транспортного средства только одна лошадиная сила. Животное погрузило голову в мешок с соломой, свисавший с лошадиной шеи, и лениво тянуло за собой телегу. Немолодой уже извозчик чему-то ухмылялся, сжав во рту длинный тростниковой стебель, и отмахивался от комаров березовой веточкой, которой изредка хлестал лошадь по крупу. Рядом с извозчиком лежал короткоствольный автомат АКСУ. А позади, в кузове, на каких-то тюках сидел еще один человек. Он, не зная пощады, рвал меха видавшего виды баяна и горланил на всю округу матерные частушки:

Дальше визг музыкального инструмента только усилился, а похабный баянист подпевал ему залихватским свистом. Извозчик повернул голову и вдруг заметил в окне казармы Оливию. Он тут же развернулся и хлестнул березовой веткой своего попутчика по уху.

– А ну захлопнись, дурень, со своей похабенью! Баба, вон, смотрит!

Баян жалобно брякнул, выпуская остатки воздуха, и музыка прекратилась. Певец уставился на Оливию и приподнял водруженное на его голову соломенное сомбреро:

– Экскузе муа, синьорита! Простите великодушно убогого провинциала!

Собески лишь махнула рукой и мотнула головой, дескать, ничего страшного. На самом деле она уже привыкла к тому, что каждый день проезжающие в обе стороны курьеры, служащие коммуникацией для двух населенных пунктов, постоянно орут какие-то сомнительные песенки.

– Ну что за люди, – совсем тихо, почти самой себе, произнесла Собески. – Поет с ненормативной лексикой на русском. Извиняется на помеси французского с испанским или итальянским. А на голове у него мексиканская шляпа.

– Ну, это же Россия, – отозвался осторожно подошедший к ней Михаил.

Они проводили взглядом удаляющуюся в сторону Приморского телегу.

– Не ходите в сопки, граждане! – крикнул на прощание баянист. – Там медведь, сука, опасный!

Крашенинников улыбнулся:

– Нормальные же люди. Не унывают, несмотря ни на что.

– Я не желаю с тобой разговаривать, Майкл, – продолжая смотреть в окно, отозвалась Оливия.

Михаил вздохнул, поджав губы. Делать нечего. Этот вулкан злости в его возлюбленной непременно остынет. Только надо чуть-чуть подождать. А пока можно так же молча смотреть в окно. И при любом настроении, в любом случае, взор привлекает к себе большая белая гора.

Он смотрел на Авачинский вулкан несколько минут, как вдруг что-то в этой горе ему показалось не совсем обычным. Нет, он так же безмолвствовал. Даже легкой дымки с его вершины не было заметно, как это бывало в предыдущие годы. Авача не стала выше, ниже или шире. Но что-то неуловимо новое в ней все-таки было. Михаил отошел от окна и взглянул на свежую картину своего итальянского друга. Затем на предыдущие. Вот на стене висит прошлогодняя. А вот на этой дата позапрошлого года. И снова на свежую, с подписью автора и годом – 2033.