Александр Рудазов - Былины сего времени

Елена сейчас сидела по левую руку от мужа. Со дня свадьбы она была тиха, Глебу искательно заглядывала в глаза. Понимала за собой вину. Глеб, ясно, срамить ее не стал, сор за порог не вынес, да и на саму Елену почти и не серчал.

Зато уж о Ваньке-курощупе думать спокойно не мог – сразу желваки кровью наливались. Вернется домой… ох, повезет ему, коли Глеб к тому времени помягчеет, ох и повезет…

Впрочем, сейчас Глебу было не до беспутного брата. Да и не до алчного тестя. Голову другое заботило. Пока воевода Самсон гонял во дворе гридней, конюший Несвитай и меченоша Ворох излагали владыке, сколько в тиборских закромах люду, коней и оружия… и выходило как-то невесело…

Не то чтобы мало, от любого другого князя оборониться достанет. Но вот от Кащея…

Здесь же был и боярин Бречислав. С большой восковой таблички он зачитывал, сколько оброку прислали осенью из тиборских весей, да сколько потребно припасов дружине на прокормление.

– А еще, княже, десять яловиц, пять боровов, сто баранов, десять ярок, пятьдесят гусей, четыреста куров, да десять утиц, – басил бородатый боярин. – Да пять пудов масла коровья, пять ведер сметаны, два ведра сливок, пятьдесят сыров кислых, пять сыров молодых, пять сыров сметанных, две тысячи яиц, да на поварню двести телег дров. Да еще конского корму: шестьсот телег сена, шестьсот четвертей овса, двадцать четвертей ячменя. Да муки яричной десять четвертей, да тысяча телег соломы ржаной, да на конюшню восемь сотен, да двадцать телег прутня тонкого…

– Соломы-то ржаной куда им столько? – сердито спросил Глеб.

– Перины набивать, княже.

– Все одно помаракуй. Выдашь восемь сотен, и будет с них. Я эту солому не рожаю.

Поднявшись с кресла, князь прошелся по палате. В хозяйстве не хватало решительно всего. За что ни возьмись – недостает. Хорошо, урожай об этом годе богатый собрали. И мор в дальних весях с наступлением морозов вроде поутих.

Хотя сами морозы только крепчают. Что-то не в духе дед Мороз этой зимой.

– Что там сегодня, есть кто? – спросил Глеб, потирая виски.

Спрашивал он о ищущих княжьей справедливости. Глеб Берендеич ежедневно выходил во двор, где судил и рядил всех, кто того желал. Судил обычно хорошо – мудро, по Правде. Недовольные бывали редко. Разве только те, кого князь к острогу приговаривал, али к казни… но этим-то с чего довольными остаться?

– Есть, княже, как не быть, – степенно ответил Бречислав. – Муж с женой повздорили, гость торговый каким-то татем обокраден, да вот еще у отца архиерея ябеда к тебе…

– Ладно, – вздохнул Глеб. – Пошли, рассужу всех, пока стол не накрыли.

Народ во дворе уже толпился. Вышел князь в парчовом синем корзно, уселся на высокий стул с подлокотниками. Обок возвысились кустодии в броне, по правую руку – чашник с подносом, чуть ниже – писарь с восковой табличкой. Где-то сзади притаился заплечных дел мастер.

– Что, люд честной, принимаете ли меня в судьи над собой? – возвысил голос Глеб.

Вопрос был чисто ритуальным, соблюсти традицию. Подданные, как всегда, единодушно дали князю свое дозволение, и тот принялся вершить правый суд.

Сначала были муж с женой. Да не абы кто, не холопы какие-нибудь, а боярин Костеря, да Параскева, супружница его. Молодая боярыня жаловалась, что муж бьет ее палками и гоняется с саблею, и от всего этого она, дескать, двух младенцев выкинула, и дочь малолетняя в колыбели умерла от страху. Кроме того муж отобрал сына и разорил полученные в приданое земли, а саму ее пытался отравить волшебным зельем. Когда же отравить не удалось, выгнал жену из дому. А когда она приехала в столицу жаловаться, ее пытался убить стрый мужа, княжеский гридень, мстя за обиды, полученные… от ее мужа.

Князь выслушал все это с каменным ликом. На Костерю и прежде многие жаловались. Очень уж непростой он человек – вздорный, неуживчивый.

И при этом свято верит в свою непогрешимость. Возмущенно глядя на Параскеву, боярин заявил, что тумаков та получила по заслугам. Он-де взял ее бесприданницей, а все его земли в хорошем состоянии, денег вложено много и холопы довольны. Жена же без его воли выдала дочь замуж и бежала от мужа, украв из дому много денег.

Выслушав обе стороны, князь принялся разбираться. Прежде всего спросил, какую это дочь Параскева выдала замуж, если ей самой еще и тридцати годов нет. Оказалось, что Агафьюшку, дочь Костери от первого брака. Глеб повелел призвать ее пред свои очи в качестве послуха.

Явившаяся Агафьюшка смотрела в землю, говорила тихо. Была она лишь немногим моложе мачехи, замуж вышла уже перезрелой, хотя собой хороша. Ликом пригожа, телом обильна, русая коса до пояса. Женихи вокруг юницы так и вились, да Костеря всех гнал от ворот. Сильно верил, что не дочка его им интересна, а приданое ее. Так и проходила боярышня в девках, пока ее Параскева не выручила.

Все слова мачехи она подтвердила. Мол, все так – и палками бил, и с саблею гонялся, и сестрицу ее малолетнюю убил перепугом. Про волшебное зелье врать не будет, не видела, но одно время матушка Параскева и в самом деле долго хворала, причем ни с чего, просто вдруг слегла и принялась кровью харкать.

Опросив еще нескольких видоков и послухов, князь вынес решение. Костерю выгнать из дому, имущество его отдать жене. Промедлит – поставить на правеж. На гридня Облома за попытку убийства наложить виру.

Следом Глеб рассмотрел дело о татьбе. Перед ним предстал жалобщик – рязанский гость с распухшим лицом. Он слезливо поведал, что прошлым вечером его подстерег некий злодей, избил до посинения и отобрал платок, в который были завязаны три киевские гривны.

Услышав о такой беде, князь сочувственно поцокал языком. Потом спросил, отчего торговый гость носил при себе столько золота, да еще и без охраны.

Тот возмущенно заявил, что это его дело, где хранить свое добро и сколько держать охраны. А вот князь-де как раз в ответе за безопасность его города! Что же это такое, люди добрые, вечером по улице уже пройти не можно! Кругом тати лихие, только и глядят, как бы честного человека нажитого лишить!

Князь попросил описать вышеупомянутого татя. Как выглядел, во что одет был, откуда появился и куда потом ушел. Гость призадумался, наморщил лоб, замямлил что-то невразумительное… потом тряхнул головой и заявил, что не помнит. Очень сильно избили – все из памяти выветрилось. Вот прямо все-превсе, кроме только количества гривен в платке.

Глеб вздохнул и принялся распутывать клубочек. Изучил сначала внешний вид жалобщика. Избит взаправду, тут сомнений нет. Врет или не врет, а синяки настоящие.

Поличного у гостя не было. Тать не соблаговолил оставить ему бересту со своим именем или хотя бы приметный кистенек. Просто избил, гривны отобрал и был таков.