Дмитрий Распопов - Мастер клинков: Начало пути. Клинок выковывается (сборник)

Пару дней я думал, как мне остановить творившийся беспредел, и, придумав, вызвал к себе Рона и Дарина. Собравшись с духом, я выложил свой план.

Глаза у Рона и гнома сделались как сестерции, и негр тихо сказал:

– Как называется такая война?

– Партизанская, – ответил я. – Уходим в подполье и тихо гадим врагу, пока он не отступит.

Гном почесал в затылке.

– Первый раз слышу о такой войне, но если рассуждать здраво, то у тебя есть шанс.

– Что скажешь, Рон? – обратился я к негру.

– Не знаю, откуда у тебя такие знания, но мы иногда для победы над врагом применяли нечто подобное. Могу только подсказать еще несколько способов защиты, а так в целом план одобряю.

Утром во дворе был собран весь состав дружины: она была поделена на двойки, каждой был выдан рабочий инвентарь, а затем Рон увел их на выполнение «задания партии».

Вечером мои бойцы, усталые, перепачканные землей и глиной, были доставлены обратно. Каждый день в течение двух недель они отправлялись по всем направлениям, откуда любили появляться желающие потоптать чужую землю и побить чужое зверье.

Мой план был прост: если я не могу выступать в открытую, то нужно вести партизанскую войну. Дружинники копали на всех дорогах небольшие, беспорядочно расположенные ямки, бывшие, несмотря на малую глубину, очень коварными для лошадей. Даже при беге рысью лошадь, попав ногой в такую прикрытую дерном ямку, запросто могла сломать себе ногу.

А уж раскидываемые моими дружинниками повсюду небольшие квадратные дощечки с вбитыми в них гвоздями, ужасным изобретением, от которого отказался еще Александр Македонский! Я не брезговал ничем, чтобы отвадить любителей потрепать мне нервы. В лесу, на узких тропах, дружинники копали волчьи ямы, расставляли самострелы, подвешивали обрезки бревен и вообще использовали полный набор партизанских гадостей, мастером на которые оказался мой телохранитель.

Не прошло и дня с момента установок первых гадостей, как группа всадников из замка графа Шарона, погнавшись за оленем, угодила на «минное поле» из досок с гвоздями. Случившееся видел один из крестьян, проходивший мимо, он и поделился впечатлениями со старостой, а тот со мной.

Кстати, всем деревенским было запрещено ездить на лошадях и появляться в лесу без объявления причин введения таких мер. Впрочем, крестьяне сами вскоре поняли, почему нельзя никуда ходить, но, понятное дело, помалкивали, а дружинники работали только попарно и никому не показывались на глаза.

Староста рассказал мне, как гнавшиеся за добычей охотники неожиданно, в несколько секунд, превратились из организованной и слаженной группы в мешанину людских и конских тел. На первых упавших лошадей падали другие, и только последние ряды успели затормозить.

Этим же вечером ко мне в замок ворвался взбешенный граф Шарон, потерявший в моей западне пятерых переломавших себе руки и ноги рыцарей, а также множество отличных лошадей. Он потрясал передо мной доской с гвоздями, говоря, что это моих рук дело.

Спокойно выслушав орущего графа, я ответил, что в последнее время на мои земли повадились приезжать разные негодяи и что за их действия я ответственности нести не могу, более того, сам страдаю из-за гадостей, которые они мне устраивают.

Больше всего меня возмутило то, что на мой вопрос, что вообще понадобилось людям графа на моих землях, он только выругался и, угрожая мне скорой расправой, вылетел из замка. После его отъезда я усвоил урок, и теперь замковая решетка всегда была опущена.

Моя предусмотрительность оказалась не напрасной: уже на следующее утро возле нее толпились разгневанные вассалы другого графа. Уехали они с теми же моими заверениями, что швали на моих землях развелось немерено, и если уважаемые господа узнают, кто это так мне пакостит, то пусть скажут: я немедленно повешу этого мерзавца.

Поразмыслив, я вызвал к себе всех дружинников и на плане местности отметил, где, как, в каком количестве и какие были установлены ловушки, потому что если нападения прекратятся, то к весне нам самим придется их снимать.

Прошел ровно месяц, пока до всех местных аристократов и их вассалов дошла одна простая мысль: кто сунется на мои земли, тот как минимум потеряет хорошую лошадь. Многие дворяне пытались ездить в одиночку или по двое, чтобы гадить мелкими партиями, но прилетавшие неизвестно откуда болты убивали их лошадей. На возмущенные требования возместить стоимость потерь я сокрушенно заявлял, что, дескать, браконьеров у меня в землях развелось просто видимо-невидимо, сам сижу в замке и никуда не езжу из боязни за свою жизнь.

В общем, за этот зимний месяц я стал самой популярной и посещаемой многочисленными разгневанными господами личностью. Самое интересное, что и крестьяне, почувствовав свою силу, уже три раза сами отгоняли солдат, пытавшихся приблизиться к деревне. Десятки натянутых луков и арбалетов, пусть даже в не очень умелых руках, могли поколебать уверенность любого налетчика.

Староста наведывался ко мне все чаще, и с каждым разом его гордость за своего господина становилась все больше. Он делился такими новостями, о которых раньше никогда бы не стал мне говорить. Оказывается, крестьяне из соседних селений с завистью смотрят на моих крестьян, ведь их хозяева не дают им земель в аренду и барщину не отменяют, а уж чтобы оружие раздали и сказали, что наградят самых метких, – такого вообще никогда не было.

Деньги, вырученные от продажи зерна, собранного с арендованных у меня полей, позволили моим крестьянам не бедствовать этой зимой, а вполне спокойно переносить пусть и не сильные, но морозы. По меркам моего мира их морозами называть не стоило, но для местных температура в минус десять была серьезным испытанием.

Староста также поведал, что, несмотря на холода, постройка мельниц продолжается и буквально через пару-тройку месяцев, когда станет теплее, мы можем попробовать запустить их. Мельницы поглощали мои деньги со скоростью электрического насоса, но останавливаться было поздно – слишком много я в них вложил. Я до сих пор радовался тому, что прокрутил тогда торговцев, полученные от той моей аферы деньги позволили мне безбедно жить всю зиму, к тому же и поступления от Шумира постоянно росли, а еще были оброки, которые платили крестьяне.

Радовало меня одно: до всех, кроме графа Шарона, уже дошло, что лучше не появляться на моих землях, а этот тупой граф по-прежнему носился по моим землям, терял лошадей и людей, но все равно с упорством дуболома искал того, кто раскидывает ловушки по дорогам.

«Вот ведь маньяк», – думал я, в очередной раз выпроваживая его от своих ворот, когда он уже третий раз за два дня приехал ко мне с требованием заплатить за сломавшую на моих землях ногу лошадь.